В доме царила глубокая тишина, да и вообще этот красивый, богато обставленный дом производил впечатление покинутого, опустевшего жилища. Здесь прошла смерть, унесла одну за другою три жизни, и это, как и всегда, чувствовалось, если только было кому отдавать себе отчёт в своих тонких, но тем не менее не мнимых, а действительных ощущениях.
Захарьев-Овинов прошёл обширную залу, где с белых лоснящихся стен глядели старинные, по большей части искажённые неумелой кистью, лики родовых портретов, прошёл ещё несколько комнат, откуда так и веяло на него следами недавно прерванной и чуждой ему жизни, и постучался у запертой двери.
— Кто там? — расслышал он изнутри.
— Это я, батюшка.
— Войди.
Он вошёл, и его взгляд остановился на старике, погруженном в огромное, обложенное подушками кресло. У старика было изнемождённое, жёлтое, как старый воск, лицо, с почти потухшими глазами, с чертами, уже, очевидно сильно изменёнными жизнью и страданиями, но всё же не лишёнными большой привлекательности. Почти вся правая сторона тела старика была парализована. Нога совсем не действовала, рука с трудом поднималась. Несмотря на то что в комнате было жарко, почти душно, старик кутался в меховой халат.
— Здравствуй, сын, — произнёс он слабым голосом, кладя на стол книгу, читанную им перед тем.
Сын подошёл, наклонился и приложил свои губы к холодной, старческой руке отца.
— Я полагал, что ты уже давно вернулся, — заговорил старик, — и посылал за тобою. Ведь ты сказал мне, что съездишь только к Потёмкину. Где же ты был всё время?
— Я и был только у Потёмкина и теперь прямо от него…
— И то правда я чаю, у него народу видимо-невидимо не доберёшься до его новозданной светлости…
— Сегодня у него ни души…
— Так ты, что же, — всё время с ним беседовал? — как-то недоверчиво спросил старый князь.
— Да, всё время.
Отец поднял на сына свои потухающие глаза и долго глядел на него с неопределённым выражением. Несколько минут продолжалось молчание. Наконец старик прервал его
— Если тебе тяжело со мною, уйди, оставь меня, — сказал он, и голос его задрожал, и в этом голосе послышался вздох.
Сын придвинул себе кресло и сел рядом с отцом. Его спокойное и холодное лицо осталось неизменным, хотя он понял и взгляд отца, и вздох его.
— Батюшка, — произнёс он, — мне нисколько не тяжело с вами, тяжело не мне, а вам, и я очень бы желал снять с вас эту тягость.
— Так сними же её с меня! — и глубокое страдание изобразилось на старом лице князя. — С тех пор как ты со мною, мы ещё ни разу не оставались долго наедине… не было времени. Знаю я это… но сегодня я приказал никого не принимать… я хотел бы говорить с тобою и объяснить тебе многое… Да, сними с меня тягость… дай мне почувствовать, что меж нами нет никаких средостении… что ты прощаешь мне своё прошлое.
