Сейчас она свернет мне шею, как курице, думаю я, но вместо этого…
Она ломает штуку, глушившую мой голос, а затем шепчет мне на ухо:
– Давай выбираться отсюда. Я на них не работаю, я сама за себя.
Хейуорд отдирает ее от моего горла – мне так и не удается разглядеть, что эта штуковина собой представляет, – освобождая звучание моей песни. Давление на связки ослабевает, и голос постепенно возвращается.
– ДАВАЙ! – кричит Хейуорд.
И я начинаю петь.
Стеклянные стены измельчаются в песок и растапливаются, пол камеры покрывается льдом. Песня получается довольно сумбурной, в ней нет знакомых мотивов, нет голоса Кару, но я не останавливаюсь.
В коридоре вспыхивает огонь, отрезая охране путь к отступлению. Я пою, чтобы стены размякли, чтобы полы превратились в трясину. Увязнув в ней по щиколотку, солдаты кричат и зовут на помощь. Мы с Хейуорд выпрыгиваем из камеры и устремляемся к выходу. На бегу я разрушаю все перегородки в этом отсеке.
Моя песня – это импровизация на тему печали и гнева.
Моя песня – это предательство Джейсона, исчезновение Илай и расставание с Кару. Моя песня – это ужас, который внушает мне родная мать. Моя песня эхом отскакивает от стенок опустевшего сердца.
Ноты текут по жилам, как физраствор из капельницы, замораживая кровь. Заткнув уши руками, по коридорам носятся морпехи в защитном обмундировании и спасательных жилетах.
Я стираю стены камер в порошок, устраивая массовый побег из тюрьмы. Не знаю, за что сюда посадили остальных, но я не позволю, чтобы их продолжали пытать.
Теперь чудовища носятся, летают, скачут по всему кораблю. Хейуорд подсказывает мне дорогу, и я бегу, не прекращая петь. Наконец, поднявшись по трапу, мы вырываемся на верхнюю палубу, на свежий воздух.
У меня на глазах крылатый монстр взлетает и уносится прочь. Его перья вращаются в разные стороны, а под ними сверкает гладкая, как у рыбы, чешуя. Мгновение – и он уже маленькая точка на голубом небосводе.
Леопард из дыма выгибается дугой, совершает прыжок и рассеивается в клубах едкого тумана, от которого режет глаза. Я быстро отворачиваюсь. В другом конце палубы человек из лавы бросается в солдат раскаленными глыбами, а те не имеют ни малейшего представления, что делать.
– ЛОЖИСЬ! – орет Хейуорд.
Что-то проносится над нами, и я ничком вытягиваюсь на палубе. Сверху раздается странный звук, будто растревожили улей с пчелами, и миг спустя над моей головой, едва не задев волосы, вжикает темное пятно.
Я встречаюсь взглядом с одним из солдат, и на его лице появляется выражение обреченности, какое я не раз видела в детских больницах.
