– Петр Петрович, вы должны нас извинить! – поднялся навстречу Боровскому председатель следственной комиссии. – Вы свободны…
– Слава богу! – поклонился начальник штаба.
– Петр Петрович, – в разговор вступил Павлищев, – вы не должны обижаться: все было подстроено Калмановым…
– Калмановым? Так вот зачем он всучил мне эти папиросы!
– Значит, и папиросы его! – покачал головой Попов. – Что же вы молчали?
– Я не молчал, просто вы слышали не то, что я говорил!
– Не будем сводить счеты сейчас! – вмешался Павлищев. – В конце концов мы почти вышли к своим, и вы, Петр Петрович, в любой момент в соответствии с разрешением главкома можете покинуть отряд. После случившегося никто вас не осудит…
– Хорошо. Я подумаю. Мне можно идти?
– Да, конечно.
Боровский собрался было выйти, но потом, вспомнив что-то, повернулся к председателю следственной комиссии:
– Товарищ Попов, а ведь эпитафию я написал!
– Какую эпитафию?
– На собственную смерть, как вы и советовали. Хочу вам прочесть, как вдохновителю, так сказать:
Вот и стал я телом,
Мертвым и несчастным,
Не пошедший к белым,
А служивший красным,
Вдосталь пострадавший
На пиру кровавом,
От ворон отставший,
Не приставший к павам…
Честь имею, товарищи!
Боровский быстро вышел, Попов посмотрел ему вслед и сказал:
– Я, конечно, виноват перед ним… Все-таки, Иван Степанович, он странный человек: зять миллионера, а служит нам… Тяжело ему придется…
Оставшаяся часть вечера прошла в тягостном ожидании. У каждого в душе шевелилось предчувствие, что Юсов не поверит записке и это будет стоить жизни Жильцову. Стрелка часов двигалась к цифре XII, постепенно уверенность стал терять и сам Попов: ему начало казаться, что он не предусмотрел множество мелочей, из-за которых операция сорвется.
Около полуночи привели Калманова: глаза поручика совершенно ввалились, щеки почернели, а на висках появились белые, словно обметанные инеем, нити. Он с каким-то тусклым ужасом смотрел на свои ладони, наверное, представляя, во что они превратятся, став добычей червей.
В комнате оставалось двое: Калманов и Попов. Несколько человек спрятались за дощатой перегородкой, оттуда доносилось сопение. Отделение оцепило дом, имея приказ пропустить только Жильцова со спутником.
Стрелки, как концы ножниц, сомкнулись на цифре XII, потом большая поползла дальше, но никто не появлялся. Попов специально старался не глядеть на циферблат, а когда все-таки решался, видел: прошло пять минут, и еще пять, десять… Вот так и вся жизнь: как идет – не видишь, а потом взглянешь и замечаешь – пять лет прошло, еще пять, десять…
