— Могу я узнать причину столь резкой смены гнева на милость? — я присел на табурет, а он залез с ногами на «шконку».
— Курить охота. Ты ж мне «грев» запретил. А у меня курево кончилось.
— Так я могу и отменить репрессии.
— Я не против. Только, — он замялся, — давай без «браслетов». Ты — мужик дельный, с понятием, хоть и «цветной». Я тут ушами слушаю, что там окрест творится, кое-что намотал на ус. Так что с тобой базар держать буду. И не «очкуй», не трону я тебя. Зуб даю. Тут неделя годом кажется. Успел много чего передумать. Как говорят по «ящику», я теперь открыт для конструктивного диалога. Только недоверием меня не огорчай. Я слово держу.
— Поверю, — я сунул наручники обратно.
В камерах планово проводят обыск, так что «заточки» у него нет. А если начнётся возня, часовой, что бродит время от времени по коридору, непременно услышит и среагирует. Тем более, он знает, что я в камере, и усилил бдительность.
Так даже интереснее.
Теперь я опять на пустом манеже с синим вытатуированным львом. Что ж, теперь тут есть одно отличие. Льву придётся играть на моём поле. И теперь пусть он боится и не моргает. Роли поменялись.
Михаил Викторович не производил впечатления крутого резкого бойца. Грузноватый, обрюзгший, уже не молодой, он демонстрировал все признаки последствий своей разгульной воровской жизни. Но и расслабляться сильно не стоит. В его торсе, в жилистых руках, толстых пальцах с заскорузлыми нечистыми ногтями, фасонистыми и длинными на мизинцах, ещё таились остатки былой мощи. Да и смелости ему было не занимать. Пойти с одной «волыной» на троих инкассаторов и всех успешно положить, это надо обладать крепким, как у железного дровосека, «очком».
Интересно, есть там у него «золотые петухи»? Вряд ли.
— Только давай, без лирики. Ты не изворачиваешься, не толкаешь мне «телеги» про жизнь свою трудную, а говоришь по делу и кратко. Я таких, как ты, тут не одну сотню видел и знаю, что все сидели ни за что, что виноваты все вокруг, за исключением их самих, и прочая пурга про Валерия Чкалова. Не вешай мне лапшу, я ведь умный. Твои слова.
— Спрашивай, начальник. Как есть, так и скажу. Что ты знать хочешь?
Я ещё раз посмотрел в его широкое, как штыковая лопата лицо. Римский нос с волевыми носогубными складками и голливудским мужественным подбородком. Отросшие русые волосики свисают на лоб бурсачьей стрижкой «под горшок». Ряд параллельных морщин через лоб, а под ним жёлтые, чуть раскосые глазищи. Жёлтые, с оранжевой окантовкой. Хитрые и лукавые, чуть замутнённые отступившей пеленой страха. И зрачки. Теперь, вблизи — обычные, круглые, как у нормальных людей.
