— Когда?
— Расстреляли-то? В декабре. Мы около Воронежа жили. В колхозе были. Парень один, братов дружок, в марте написал. Как раз в начале марта наше село освободили. Я ведь все время знал, что добром это не кончится. Отец у меня очень горячий был. Ночами думается, все бы я отдал, лишь бы хоть раз их увидеть, груш бы братишке притащить. Он любил их, а у нас свои не такие были, как у соседей. А, пожалуй, думай об этом! Не поможешь, только растравишь себя.
Оттого, что этот диковатый, нелюдимый парень думал моими мыслями, он вдруг перестал мне казаться страшным.
— Ты знаешь, я один раз ударила Гешку очень больно, книгой…
— Не надо, — торопливо прервал он меня. — Ты об этом не думай и не вспоминай. Я тоже раз взял, дурак, да отцу в самосад нюхательного табаку всыпал, он закурил и задохнулся. А у него грудь больная была.
— Не надо.
— Да, не надо. Ты вот что, посиди тут, посумерничай немного, я свет к вашей землянке подключу. Немного подремонтировал мотор, он стал, вроде, лучше тянуть, — сказал Ярченко, будто оправдываясь, и ушел, объяснив, что мне надо делать, если вдруг из радиорубки потребуют включить передатчик,
Когда он вернулся, уже совсем смеркалось.
— Вот и порядок на флоте, — преувеличенно бодро сказал он.
— Я пойду. Спасибо тебе.
— За что? — удивился Злодей. — Пойдем покажу, как включать.
Он проводил меня до землянки и тут же ушел, посоветовав лечь спать.
— На ужин не ходи, я принесу тебе.
— Не надо, не хочу.
— Ну, я компоту.
Он принес кружку компота и ушел, велев на прощанье, если будет нужно, позвать его. Снова вернулся и спросил:
— Ты не куришь?
— Нет.
— Говорят, помогает. Закури. Вот я сейчас сверну тебе.
Вслед за ним пришел Бессонов.
— Это еще что такое? — возмутился он, увидев меня с огромной самокруткой в руках. — Сейчас же прекратите это безобразие!
— Что вам надо? — опросила я.
— Прекратите курить!
— С чего это?
— Приказ командира есть закон и обсуждению не подлежит. Пора бы вам знать это.
Я почувствовала, что могу ударить его.
— Вон отсюда! — заорала я, срываясь и уже не желая сдерживать бешенство, подступившее к горлу. — Вон!
Он не ожидал этого и стоял как вкопанный.
Потом сделал шаг назад, натолкнулся на косяк, в дверях сказал:
— Вы пойдете под суд! — И исчез.
Через полчаса кто-то постучал негромко, но уверенно. Вошел Щитов. Я со злостью уставилась на него, ожидая совершенно не нужного мне сейчас разговора о моем поведении. Он сел рядом.
— Плохо? — спросил тихо.
— Товарищ старший лейтенант, отпустите меня на фронт. Я не могу здесь. Поймите меня.
