— Вы нездоровы? — заметив, как побледнело лицо Матрены Филипповны, спросил Кандаков.
— Не знаю… — с трудом проговаривая слова, ответила Матрена Филипповна.
— Конечно, больны, — Кандаков сочувственно покачал головой. — Идите… Идите домой.
— А разве бюро уже кончило работу?
— При чем тут работа? — возмутился Кандаков. — Как вы работать можете в таком состоянии? Вам отдохнуть надо.
Тут же он вызвал своего шофера и велел отвезти Матрену Филипповну домой.
Домой она не поехала, отправилась на фабрику — подписать срочные бумаги.
В машине ей стало легче. Откинувшись на мягкое сиденье, задумалась Матрена Филипповна о том, что же происходит сейчас в ее жизни. Вчера Васька остался у нее ночевать, а сегодня утром, позевывая, в одних трусах ходил по комнатам, где, как в музее, все стояло так, как т о г д а. Васька то и дело натыкался на углы шкафов, на кресла и ругался, что мебель расставлена бестолково, а на плече его синела татуировка: «С юных лет счастья нет».
Тогда Матрена Филипповна и почувствовала, что задыхается.
— Иди… — попросила она. — Иди, Вася. Уже пора. Соседи скоро проснутся.
Васька ухмыльнулся в ответ, однако быстро оделся и вышел, помахав на прощание рукой.
Когда захлопнулась за ним дверь, Матрена Филипповна не выдержала и заплакала.
Как хорошо и свободно было жить раньше!
Никогда не стремилась Матрена Филипповна командовать, но так складывалась жизнь, что распоряжаться судьбами людей для доброй и мягкой по натуре Матрены Филипповны стало так же привычно, как для обычных людей дышать воздухом.
Ее любимый, ее первый мужчина работал в гранитном доме, и соседи испуганно пятились от окон, когда во двор медленно вползала тяжелая черная машина.
Падение любовника мало отразилось на установившихся с соседями отношениях. У тети Нины от испуга прекращался астматический кашель, тетя Рита начинала заикаться, стоило только Матрене Филипповне нахмурить брови, а Яков Данилович от испуга мог издать неприличный звук.
И это не казалось Матрене Филипповне удивительным. Все шло так, как и должно было идти.
Она преклонялась перед памятью т о г о, но это преклонение не унижало, а возвышало ее.
А теперь?
Теперь в ее жизнь входило то, чего она совсем не хотела впускать в себя. Сама того не осознавая, Матрена Филипповна понимала, что, если смириться или беспечно махнуть рукой сейчас, то все, что она берегла и хранила в себе, будет безжалостно растоптано, и ее такой, какая она есть, не будет уже, ничего не останется от нее… И нужно замкнуться, задавить в себе зарождающуюся страсть, забыть про Ваську и снова помнить только т о г о, и жить, по-прежнему, легко и свободно — все это Матрена Филипповна понимала и не могла, не могла исправить себя…
