Она так произнесла это «хочу жить»! Странно, но именно в этих словах он узнал характер той. Зоси. В самом деле странно. Ведь та Зося никогда не сказала бы таких слов.
Та сказала: «Если они все-таки ворвутся сюда, вы будете стрелять?»
«Буду».
«В шкафу у Грота стоит автомат».
И хоть бы дрогнул голос. Будто сообщила, что в шкафу стоит варенье.
Неизвестно почему в памяти Яроша всплыл и тот эпизод и эти, слова. И непонятно, по каким логическим законам он связал их с тем, что она сказала сейчас— через восемнадцать лет мучительного существования на грани жизни и смерти.
Она спросила:
— Вы тоже дежурите?
— Нет. Я работал.
— Операция?
— Нет. Ремонтировал один прибор.
— Сами?
— С электромонтерами.
— Вы все умеете! — и — о, чудо! — он узнал ее взгляд: в нем было восхищение, но уже иное, как в те давние времена.
— Все уметь в наше время невозможно.
— А я ничего не умею, — вздохнула она.
— Вам это только кажется. Прожить такую жизнь…
— Разве я жила!
— Профессию можно приобрести.
— В тридцать шесть лет?
— Не так уж это много.
— Я немножко умею шить, Там я шила. Но не люблю. Это утомительно и неинтересно.
Если б вы знали, что за мука быть приемщицей в швейной артели. Люди жестоки и грубы.
— Их плохо обслуживают. Я не думаю, чтоб в вашем ателье хорошо шили.
— Отвратительно. Но поднимать крик из-за неправильно пришитой пуговицы…
— Пуговица может испортить человеку настроение.
Она нерешительно улыбнулась.
— Тогда (он понял ее: в подполье) вам могла испортить настроение пуговица?
— У каждого времени свои законы и нормы.
— Люди теперь требуют к себе чересчур много внимания.
— По-моему, это естественно. Беда в другом — что его мало еще у нас, взаимного внимания. В обществе, где человек человеку брат…
— Брат? — Зося скептически улыбнулась и тут же, как бы испугавшись, сказала мягко: — У вас доброе сердце, Антон Кузьмич.
Ярош понимал ее. С избытком пришлось ей испытать горя и страданий. Счастье еще, что она не утратила вовсе веры в жизнь и в людей, в то, что рядом с дурными есть и хорошие.
Помолчали. Ярош, может быть впервые за всю свою врачебную практику, ощущал какую-то неловкость у постели больной. Вероятно, потому, что без определенной цели он никогда так долго не засиживался. У него и теперь была цель, но совсем не профессиональная.
Расследования и догадки Шиковича, неожиданная встреча с Зосей только разожгли его интерес к делу доктора Савича — он почувствовал себя виноватым в том, что ничего не предпринял до еих пор. Теперь ему хотелось всячески помочь Кириллу. Тот, нетерпеливый, горячий в работе, добивался, встречи с Зосей. Ярош щадил больное сердце пациентки и оберегал ее от тяжелых воспоминаний. Поэтому и сейчас ему нелегко было подойти к разговору об ее отце.
