Роми посмотрела в свою тарелку и бросила на меня убийственный взгляд. Ей подали бургер-тофу на черством полбовом хлебе и овощи на парý. Я попытался вывернуться.
— Слушай, детка, твоему отцу нужно восстановить печень, но ты ни при чем, поэтому я забил наш шкаф вкусной едой.
— Ну хорошо, а то я испугалась. А почему на столе нет ничего попить?
— Они считают, что твердое не должно смешиваться с жидким. Я забыл почему, что-то про кишки. Они говорят, желудок управляет всем нашим организмом — телом, эмоциями и бла-бла-бла.
— Я умираю!
— Чур я первый!
— Скажи честно, папа: мы здесь, потому что ты наркоман, как отец одной из героинь «Сплетницы»?[233]
— Нельзя задавать подобные вопросы своему предку! Я категорически отвергаю ложное обвинение в пагубном пристрастии!
— Весь коллеж смотрит твою передачу, так что не считай меня идиоткой.
— Ну, во-первых, я больше не работаю на телевидении, а во-вторых… все было не по правде. И давно.
— Последнее шоу вышло две недели назад. Не волнуйся, папа, я рада, что ты лечишься и бросаешь пить.
— Ты ошибаешься, Роми! Мы приехали отдохнуть перед Нью-Йорком, где будем достигать Вечности.
Я замолчал, почувствовав, что ей нужно было высказаться: я — твоя дочь, я знаю, что ты лучше всех на свете. Я был счастлив сбросить маску. Конечно, Роми права: реабилитация — обязательный этап на пути к бессмертию. Дочь проявила благородство, подбадривая меня.
Облака рассеялись, как остатки «снежков»[234] в хорошем ресторане. Мы полюбовались закатом солнца за гору и решили насладиться джакузи. Разве не парадоксально, что места, созданные Природой для вечной жизни, внушают столь сильное желание покончить с собой? Мы вернулись в номер, и Роми решила подразнить меня, поедая сэндвич с хамоном Pata Negra[235] и запивая его кока-колой. Я держался стойко, потому что воспринимал назначенную диету как вызов телереальности — новый сезон «Я знаменитость, заберите меня отсюда». Заснули мы перед телевизором, под церемонию вручения премии «Сезар», где мой второй фильм ничего не получил ни в одной номинации. Роми спала на кровати, я устроился в релаксантном кресле-пузыре с приглушенным светом и шумом прибоя. Кресло согревало спину, как спинка сиденья моей парижской машины. Заведение Viva Mayr сулило простое счастье всем кошелькам, готовым выкладывать за него по тысяче евро в день.
* * *
В моей тяге к санаториям есть нечто генетическое. Я происхожу из семьи врачей, которые в начале двадцатого века создали в Беарне десяток лечебных учреждений. В детстве дед рассказывал, что между двумя войнами чахоточные больные ужинали в смокингах и вечерних платьях, под аккомпанемент квартета, исполнявшего камерную музыку, и любовались сумерками над Пиренеями. Теперь пациенты-клиенты-курортники худеют в махровых халатах-балахонах и переходят от сауны к бассейну в матерчатых тапках. «Волшебная гора»
