Я попросил моего психоаналитика мадам Анкидю о срочной встрече. Мы не виделись десять лет, но когда-то она помогла мне слезть с кокаина и пережить два развода. Кабинет близ площади Звезды остался таким же подавляющим и бежевым с неизменной коробкой бумажных носовых платков на столе. Такой платочек у психиатра — современный эквивалент дамоклова меча. У доктора Анкидю не было дивана: она разговаривает с пациентами, глядя им в глаза. Потом они промокают слезы платочками Kleenex. На стеллажах стоят труды по психоаналитике со сложными названиями — трактаты о страдании, аутопсии печали, лекарствах от меланхолии. Подборки научных статей в папках о борьбе с депрессией и суицидом.
— В конечном счете, — сказал я ей, — психоанализ — не более чем коряво написанный Пруст.
Она вежливо кивнула.
— Странно, — продолжил я, — мне платят за разговоры с миллионами телезрителей, но слушаете меня только вы.
— Вы плáтите, так что…
— Позвольте мне объяснить причину сегодняшнего визита. Я решил не умирать.
У доктора Анкидю остался прежний, сострадающий, взгляд. Добавилось морщин в уголках глаз, обведенных темными кругами. Волосы она, скорее всего, красила. Слушая день за днем рассказы о чужих несчастьях, молодость не сохранить. По отрешенному выражению лица доктора я прочел ее мысли: «Боже, как он постарел!» Мадам Анкидю вообще не смотрит телевизор, иначе не удивилась бы так моей седеющей бороде.
— Не умирать — мудрое решение, — сыронизировала она, глядя поверх очков-половинок. — Должна сказать, вы сильно изменились. Во время последнего нашего свидания у вас была прямо противоположная цель.
— Я никогда не говорил серьезнее, чем сейчас, доктор. Я не умру — и точка!
— Когда вы приняли столь… интересное решение?
— Ннну… Дочь спросила: «Ты умрешь, папа?» Мне не хватило смелости ответить «да», и я ответил, что отныне в нашей семье не умрет никто. Я плохой отец?
— Хороший отец тот, кто задается подобным вопросом.
— Красивая фраза. Фрейд?
— Я процитировала ваши слова из 2007 года. Вы тогда расставались с женой и уже были одержимы страхом перед старостью. Классический синдром Питера Пэна, которым страдают многие сорокалетние европейцы. Упрямое нежелание стареть есть выражение ужаса перед смертью, замаскировавшегося под запоздалый гедонизм.
— А я и не знал, что гедонизм — болезнь. Скоро наше общество начнет запирать эпикурейцев в психушки. Закон уже наказывает наслаждение во всех его проявлениях — при попустительстве и молчаливом одобрении общественности. Этот парадоксальный «наказ» создает миллионы шизофреников — скажите спасибо капиталистической системе. Это благодаря ей вы больше не кладете ключ от дома под коврик.
