– Нок, нок, нок, – в дверях стояла Марта. – Хотите шоколадку? Я купила очень вкусный французский шоколад и не хочу наслаждаться им в одиночестве.
– Вообще-то я хочу пива, – сказал Андреев. И получилось так грубо, что срочно пришлось вымарывать, затирать эту грубость чем-то милым и вышло, что совсем не запланированным. – Давайте выпьем вечером? Пива, вина… Что вы любите?
– Мы можем сделать это без выпивки, – ясно улыбаясь, сказала она.
– Марта! У меня плохой английский. Я не смог уловить, что вы сказали.
– Вы очень хорошо меня поняли, но почему-то испугались.
– Правда. – Андреев кивнул. – Да. Это немного неожиданно.
– Anyway, – улыбнулась она. Андрееву нравилось это слово. Здесь им просто злоупотребляли, затыкая им паузы, неловкости, ложку остывшего супа, проглоченную в повисшей тишине, молчание перед первой затяжкой в маленьком внутреннем дворике… Так или иначе… В любом случае…
– Я не говорю ни о чем таком… Я не предлагаю вам на мне жениться, или писать письма, или поздравлять с днем рождения, или любить меня вечно. Мне нравится ваша страна и ваша свобода. Я просто хочу помочь.
Пока Андреев собирался трусливо пошутить: «Всей стране помочь?» – Марта сказала: «Вы красивый, худой, кареглазый. У вас мускулистое тело. Оно хорошо пахнет. Ты хорошо пахнешь…» И закрыла дверь на ключ.
Не только через буквы, не только через буквы может осуществиться этот чертов побег от смерти. Ах ты боже мой, боже мой…
* * *
Ели рулет из индейки со шпинатом и говорили о еде. О вегетарианском ресторане, где подают сто блюд без животного белка, сто блюд разных кухонь мира, сто блюд, названия которых ни запомнить, ни выговорить невозможно. Говорили о мясе, о баранине, потому что за столом с ними ел писатель Джемаль, котором Аллах запретил свинину. О говядине тоже, которая бывает суховата, если ее забыть в печи. О рынке возле Киттенбрюкке, куда каждую субботу приезжают сыры, меды, фенхель, артишоки, перцы и кабачки, колбасы, буженины, окорока и домашние вина.
Говорили о еде, потому что люди должны говорить о еде. В ней, в конечном итоге, не только сытость, но и радость, не запретное, не преступное наслаждение. Смеялись много, шутили, что после обеда совершенно невозможно работать, хочется спать, глаза закрываются сами собой и надо бы разрешить дневной сон, фиесту. И кровати в кабинетах в этом смысле совсем бы не помешали. Андреев сказал: «Да-да, предлагаю записать это в рекомендациях. Для будущего развития института». Марта смутилась, покраснела до мочек ушей.
