Через два-три месяца после того, как они поселились вместе, Оливье простудился и слег. Кристоф, открывший в себе неиссякаемый источник материнских чувств, ухаживал за ним с нежностью и тревогой. Врач, выслушав Оливье, нашел небольшое воспаление в верхушке одного легкого и поручил Кристофу смазывать йодом спину больного. Кристоф, тщательно выполняя предписания врача, вдруг увидел на шее у Оливье образок. Он хорошо знал Оливье, знал, что тот - еще больше, чем он, - свободен от религиозных убеждений, и не сдержал своего удивления. Оливье покраснел и сказал:
- Это память. Я снял его с шейки моей бедненькой Антуанетты, когда она умирала.
Кристоф вздрогнул. Имя Антуанетты что-то осветило в нем, как вспышка молнии.
- Антуанетты? - спросил он.
- Моей сестры, - ответил Оливье.
Кристоф повторял:
- Антуанетта... Антуанетта Жанен... Так она ваша сестра?. Но ведь она, - продолжал Кристоф, рассматривая стоявшую на столе фотографическую карточку, - была, видимо, совсем девочкой, когда вы потеряли ее?
Оливье грустно улыбнулся.
- Этот снимок сделан в детстве, - пояснил он. - Увы! У меня только он и есть... Ей было двадцать пять лет, когда она ушла от меня.
- А! - в волнении произнес Кристоф. - И она жила одно время в Германии, верно?
Оливье кивнул.
Кристоф схватил руки Оливье.
- Но я же был знаком с нею! - воскликнул он.
- Я знаю, - сказал Оливье.
И кинулся на шею Кристофу.
- Бедная девочка! Бедная девочка! - повторял Кристоф.
Они поплакали вместе.
Но тут Кристоф вспомнил, что Оливье болен. Он постарался его успокоить, заставил спрятать руки под одеяло, укрыл плечи и с материнской нежностью вытер ему глаза, а затем уселся возле изголовья и устремил взгляд на своего друга.
- Так вот откуда я тебя знаю, - сказал он. - С первого же вечера я узнал тебя.
(И неизвестно было, к кому он обращается - к другу, который перед ним, или к той, которой уже нет.)
- Но ты, - продолжал он спустя мгновение, - ты-то знал?.. Отчего же ты не говорил мне?
И глазами Оливье Антуанетта ответила:
"Мне нельзя было. Ты должен был сказать".
Они помолчали; затем в ночной тишине Оливье, лежа неподвижно в постели, вполголоса рассказал Кристофу историю Антуанетты. Но он не упомянул о том, о чем не должен был говорить: о тайне, которую она не открыла и которую Кристоф, быть может, знал.
С тех пор душа Антуанетты точно окутала их обоих. Когда они оставались вдвоем, она была с ними. Им незачем было вспоминать о ней: все, о чем они думали вместе, связывало их думы с нею. Ее любовь была той страной, где сливались их души.
