Язвительные публицисты на сей счет, конечно, ерничали: «Должно быть, это особенно возвышенно — выпить двойную рюмку водки, закусить балыком и затем с благодарностью взглянуть на Матушку Москву… На Воробьевых горах имеется одно культурно-просветительное учреждение подобного типа, причем содержатель кавказской кухни клятвенно уверяет посетителей, что на том месте, где он жарит шашлыки, 99 лет тому назад сидел Наполеон и взирал на Москву.
Так там, где был стул Наполеона, нынче стол яств стоит с «отпуском посетителям казенного вина вналив из графинов по произвольным ценам»».
Да, шашлыки у Крынкина и вправду жарили — какое же застолье в лесу, под открытым небом и без шашлыков? А у публицистов, вероятно, просто денег не хватало на Крынкина. Они довольствовались заведениями на Трубной площади и завидовали более успешным господам.
Между тем, реклама (приблизительно в тех же изданиях) сообщала: «Излюбленным местом загородных прогулок являются Воробьевы горы, расположенные на юго-западной окраине города, на правом возвышенном берегу реки Москвы… Ресторан с 1908 г. функционирует круглый год; зимой дороги всегда очищены от снега. Предприимчивые хозяева с нынешней зимы устраивают для посетителей катанье с горы от самого ресторана до реки на санках и лыжах («Московская Швейцария»); кроме этого предполагают устроить сообщение по Москве-реке на оленях. Для пикников и заказных обедов, кроме уютных кабинетов, имеются отдельные помещения.
На эстраде играет оркестр перновского полка и поют русский и малороссийский хоры.
Прекрасные кушанья под наблюдением первоклассных кулинаров-поваров и кавказская кухня под наблюдением известного шефа Серго. Лучшие вина.
При ресторане всегда к услугам публики автомобили».
Вот ведь как грамотно закручено. Начато с природных достопримечательностей, затем — плавный переход к искусству (кто ж не хочет приобщиться к живописи и театру), а потом можно и к делу — автомобили, вина и так далее.
А ресторанные санки московские щеголи называли «бобслеями» — на английский манер.
* * *
Еще у господина Крынкина был примечательнейший братец, Александр Крынкин.
Представлялся он необычайным образом:
— Позвольте представиться — Крынкин Александр Сергеевич. Чтобы вы никогда больше не переспрашивали, как меня зовут, напомню, что до меня вы знали трех Александров Сергеевичей — Пушкина, Грибоедова и Даргомыжского. Теперь уж вы и меня не запамятуете. Я — четвертый.
Выпив рюмку водки, он пояснял:
