Дорога на Астапово [путевой роман] | страница 74

Итак, легко смириться с упырской сущностью власти (мы всегда бессознательно дистанцируемся от неё и, даже став её частью, думаем, что мы — не она), но куда сложнее принять какие-то ужасные вещи, что произносятся людьми оппозиционными, или перерождение последних. Это перерождение случается меж тем стремительно, и вчерашние диссиденты то и дело призывали кого-то посадить.

Было такое знаменитое обращение советских интеллигентов с призывами запретить и наказать коммунистическую партию и расквитаться с советской властью по Нюрнбергскому образцу. Оно, конечно, каждый имеет право высказать своё мнение коллективно, даже если есть боязнь прослыть доносчиком, даже если это не твоё дело, а дело полиции… Да только выходит, что стоит либеральному человеку получить возможность, как начинает он тиранить не хуже охранителя-консерватора. Вот в чём беда. И если от власти ты этого ожидаешь, то от революционера-демократа ждёшь не очень.

К кому прибиться, в каком человеческом стаде согреться боками, как овце среди прочих овец, ответа нет.

Нельзя молчать, но как говорить — непонятно. Рвётся крик из горла, несправедлива жизнь, нет понятного места в мире. Не кончаются эти нечеловеческие дела, не уничтожается ничья связь с этими делами, и в тюрьме от этого не спасёшься.

Свет становился всё ярче, и утреннее тепло убивало туман.

Он прятался в овраги на нашем пути, сползал с дороги как живой и копошился в долине речки Плавы, Упа же плыла у нас по правую руку.

И вот явилась нам церковь в Жемчужникове — круглая и пустая.

Дом Волконских здесь был зачищен временем безжалостно и начисто.

А в церкви много лет была столовая, и предметы общественной еды ещё лежали в высокой траве.

Серебряная трава лезла сквозь алюминиевые столовые приборы. Вилки тоже будто росли из земли, топорща гнутые зубья. Было уже совсем светло, и на ржавой нержавеющей стали краснело загадочное слово «мармит», что так тревожило меня всё моё советское детство. «Мармит, — повторял я, — мармит-мармит-мармит». Это было похоже на фамилию.

Что-то ещё белело в высокой траве, но, кажется, это было расколотое надгробие, совершенно не пищевое.

Удивительно, что происходит с могилами в моём отечестве. Всякий русский человек заметно напрягается, когда в чужой стране обнаруживает, что родители хозяина похоронены под порогом или вблизи крыльца. Однако наши могильные истории вполне причудливы.

Меня всегда удивляло, как в краеведческих музеях выставляют надгробия. Место могилы утеряно, а каменный брусок с полустёршимися буквами сначала снесли к стене монастыря, чтобы не мешал, а потом свезли в музей. Где-то эти камни лежат рядком у музейного входа: с одной стороны несколько стрелецких пушек, а с другой — так же аккуратно — надгробия.