— Давайте, — вздохнул подследственный.
— Итак, вспомните все, что предшествовало моменту, когда тебя взяли с поличным… Прости, в смысле, с ружьем в руках.
— Я уже объяснял… Я был неподалеку, услышал выстрел, увидел, что Миро упал и побежал туда, откуда стреляли. Ружье на земле валялось… Я взял его в руки… Вдруг, думаю, убийца вернется, опять стрелять начнет. А тут меня и скрутили.
Бочарников шумно выдохнул воздух:
— П-ф-х… Не самая удачная. Я говорю — последняя мысль не самая удачная. Тем более, если уж взял ружье в руки, зачем было палец на курок класть? Ты понимаешь, что это самая прямая улика?
— Теперь понимаю.
— А тогда?
— А тогда думать некогда было. Выстрел этот… За Кармелиту очень испугался…
— О! Стоп! С этого места — поподробней.
— Подробней не буду. Это не имеет отношения к делу. Я был там поличным причинам.
— Ошибаешься, дружок. Крепко ошибаешься! Все твои личные причины теперь стали сугубо общественными! Так что выкладывай!
— Не буду.
— Напрасно. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих.
И вновь Максим замолчал. Как же Бочарников ненавидел это тупое, бессмысленное, якобы благородное молчание!
— Макс, ты же вроде не дурак. А ведешь себя как круглый идиот. Неужели ты думаешь, что по прошлым всем историям я не навел справки? И не знаю, кто такой Миро, Максим… Кто такая Кармелита? И не знаю, что у вас в этом, блин, Бермудском треугольнике происходит?
— А зачем спрашивать, если сами все знаете?
— Мальчик, брось играть в благородство, когда речь идет о жизни…
— А что с Миро?
— Да с Миро ничего, он вроде бы выкарабкивается. Так что речь идет о твоей жизни. Тюрьма, знаешь, как людей ломает? А теперь послушай, что у тебя вытанцовывается. Улики и свидетели — все против тебя, это раз. Мотив для преступления железный имеется — это два. И ты ведешь себя как идиот — это три. Последнее, кстати, самое страшное. Все. Иди в камеру и думай — это четыре.
— До свидания — это пять, — сказал на прощанье Максим.
* * *
В горничной явно что-то изменилось. Но что?..
Астахов и раньше заглядывался на Олесю, а уж теперь просто не мог от нее глаз отвести. И работал он теперь не выезжая в офис, исключительно в своем домашнем кабинете. И кофе заказывал своей горничной куда чаще прежнего.
Олеся приоткрыла дверь:
— Николай Андреевич, а я вам кофе приготовила…
— Да? Спасибо… — сказал Астахов, не отрываясь от бумаг.
Олеся зашла в кабинет, опустила поднос на край стола.
— Вы крепкий любите?
— Да, крепкий!
Горничная поставила кофе и хотела уже уйти. Только уходить ей не хотелось. И Астахов тоже думал только о том, как бы ее задержать.
