— Нет, поздно ей со мной мириться!.. Что ж, согласна она уехать и, может быть, думает она взять с собой Щегловитова и Стрижова?..
— Государь, во время моей болезни царевна была в Медведкове всего один раз и не говорила со мной о делах...
— На это, впрочем, можешь не отвечать: это касается не лично тебя. Ну а перед болезнью ты не говорил о её коронации, не поощрял её?
— Государь, я доложил тебе, что в последний раз, как я видел царевну в Кремле, я уже был очень болен...
— Знаю, и я говорю не об этом последнем разе, а о тех советах, которые ты давал сестре моей до твоего отъезда в Тулу.
— До отъезда в Тулу я не дал царевне ни одного совета, который не клонился бы к вашему примирению и к отречению её от соправительства.
— Верю тебе, — сказал Пётр, подойдя к князю Василию и пожимая ему руку, — верю и благодарю; а об этом последнем разе, о первом дне твоей болезни, и говорить не стоит: я знаю твой разговор с Людовиком XIV; знаю и то, что за лихорадочный бред человек отвечает так же мало, как и за сон, который ему приснится.
— Неужели Гульст передал тебе, государь?..
— Всё передал: и о скипетре, и о короне, — отвечал, смеясь, Пётр, — но вовсе не с тем, чтобы повредить тебе: он знает меня хорошо... Ну ещё один вопрос, последний: советовал ли ты сестре моей, в бреду ли или не в бреду, ни в каком случае не выдавать мне Щегловитова?
В бреду не помню, что я ей говорил; а не в бреду я точно советовал не выдавать Щегловитова.
— Могу ли я узнать причину этого мудрого совета?
— Не спрашивай, государь; я не могу сказать её никому в мире.
— Даже мне?
— Тебе — меньше, чем кому-нибудь, государь; да и... Щегловитов теперь совершенно безвред...
— А обещание?
— Обещание касалось моих тайн, и я не скрыл от тебя ни одной, государь.
— Хорошо! — сказал Пётр, показывая внезапно похолодевшим тоном, что аудиенция окончена. Он подошёл к бюро и, остановившись перед ним, начал разбирать лежащие на нём бумаги.
Князь Василий Васильевич кончил аудиенцию почти теми же словами, которыми он начал её.
— Государь, — сказал он, — ты на меня гневаешься, и я понимаю это, но со временем ты увидишь, когда-нибудь ты, может быть, узнаешь то, что я теперь не могу открыть тебе... Тогда ты отдашь мне справедливость, тогда...
Пётр, не отвечая ни слова, углубился в бумаги, и князь Василий, поклонившись и прихрамывая, вышел из царского кабинета.
На следующее утро, подъезжая к Кремлю, он был ещё издали поражён зрелищем необыкновенным.
