— Расскажи что-нибудь, царица моя… А я, коли не прогневаешься, вздремну малость с дорожки.
Пухленькое личико Марты расплылось в довольной улыбке. Она ближе придвинулась к гостю и обняла его.
— Про что рассказать?
— Про что хочешь. Ну, про крестьянку литовскую.
— Озорник, — покачала она головой. — Кто та крестьянка?
— Ты, государыня… Занятно слушать, как наш брат, безродный, словно в сказке, звездою вдруг воссияет.
Скавронская послушно в который уже раз со дня их знакомства принялась за рассказ:
— Отец мой бедный… очень бедный крестьянин.
— И посейчас? — ухмыльнулся Александр Данилович.
— Был. Ныне он отец не служанки, а матери царёвых детей.
— Ну и ловко резанула! — восхитился Меншиков. — Не всякой боярыне высокородной столь величия Богом отпущено.
— Было у отца моего три дочери и сын, — продолжала Марта. — Сын пастушок, а мы, девки, служанки. Две в кружале, я — у пастора Глюка. Там, в Мариенбурге, я и попала в полон к Шереметеву.
Она пристально взглянула на гостя и умолкла.
— Говори, говори, — попросил Меншиков.
Но Марта неожиданно вскочила, гневно топнула ногой:
— Почему ты любишь про позор мой вспоминать?.. Ну, была наложницей Шереметева и твоей была, а теперь — царёва девка. Я, может быть, скоро и уличной блудницей стану!
Меншиков изумлённо раскрыл свои всегда воровато бегающие глаза. Прямой тонкий нос его побелел.
— Неужто царь охладел к тебе?
Она прошуршала юбками по горнице, остановилась у окна.
— Видно, так, ежели снова повадился он дневать и ночевать у Анны Монсихи…
— Ой ли?
— Не «ой ли», а ой!
Меншикову стало не по себе. Как же так? Не может быть, чтобы Анна Ивановна, высокомерная, презирающая его немка, снова начала забирать силу. Ведь как отлично шло всё! Какой впереди открывался простор. Вся Москва — да что там Москва! — вся Россия говорила о бывшей служанке пастора Глюка как о царице. Ещё год-другой, и она должна была стать венчанной женой Петра. А кто как не хитрая, властолюбивая, жадная до денег и славы Скавронская может помочь Александру Даниловичу взобраться на вершины человеческого величия?
— Как же ты допустила?
Марта надменно выпрямилась:
— Не весьма ли ты кричишь на женщину, которая в одной опочивальне спит с государем российским?
Слова эти несколько охладили пыл Александра Даниловича. Он ткнулся горячим лбом в ладонь и крепко задумался. Что, если Монс одолеет Марту? Всё тогда погибло. Проклятая немка обратит их в прах. Могла же она когда-то с самим Петром делать всё, что хотела! Правда, государь был тогда юн, его не окружала ещё верная стая птенцов и советников, он только присматривался к жизни, — но всё же… Надо было действовать сейчас же, не теряя ни минуты, пока не поздно. Меншиков неслышно поднялся и, распахнув дверь, зорко вгляделся в сумрак сеней. По углам, далеко от терема, прислонившись к стене, дремали дозорные. Он тихо окликнул их и, убедившись, что никто его не слышит, вернулся к Марте, что-то горячо зашептал ей на ухо.
