— Спит, — шепнул Ромодановский, прислушиваясь к дыханию государя и заботливо крестя его.
Но Пётр не спал. Схватив за руку Шафирова, он сказал негромко, как в забытьи:
— Пропиши гетману, ве…рю я ему, как себе…
— Нынче же пропишу.
— Да погоди… Не все… Ещё в Киев пиши князю Дмитрию Михайловичу Голицыну… что нету моей веры Мазепе… Денно и нощно пускай око имеет за ним. Не верю я, что сыр-бор из-за девки Кочубеевой разгорелся… Комедийным действом тут пахнет.
Яценко в тот же день отправился в обратный путь. «Подальше от греха», — предусмотрительно решил он и не пожелал даже оглядеть Кремль.
— Дюже хлопот много дома, — поблагодарил он приставленного к нему сержанта. — А казакам и без того будет чего набрехать.
Только за городом казак вздохнул свободнее. Он чувствовал себя так, будто вырвался из горячей бани на вольный воздух.
Стегнув коня, сунул в рот два пальца и пронзительно свистнул.
Почти нигде не останавливаясь, он скакал день и ночь, весь преисполненный желания как можно скорее покинуть «Москальское царство». «Бис его батьку знает, — плевался он, вспоминая царя, — что за людина такая? В очи глядит, неначе брат родной, а душу под семью замками хоронит. Никак души не кажет своей».
Под конец он так ошалел от непривычных дум, что, прискакав к родным рубежам, мертвецки запил. Не успел он оглянуться, как спустил все деньги, полученные на проезд от Кочубея, пропил коня, сбрую и остался почти в чём мать родила.
Пока Пётр спал, Скавронская запёрлась в угловом терему с приехавшим из-под Вильны Александром Даниловичем Меншиковым.
— Пей, мой приятный, — потчевала она гостя, нежно водя рукой по его гладко выбритому лицу.
Меншиков с удовольствием сосал романею, закусывал солёным лимоном и ловил тонкими губами пальчики Марты.
— Не возьму в толк, — приторно улыбался он, — что слаще — романея или персты сии сахарные?
Скавронская игриво потрепала его за ухо. Тогда он шутливо опустился на колени, почтительно приложился к её платью. Всё это выходило у него как-то в меру, неоскорбительно для женской чести — даром что Александр Данилович имел все основания держаться смелее со своей недавней наложницей. С тех пор как бывшая служанка пастора Глюка полюбилась царю, Меншиков резко переменил своё обхождение с ней и никогда не позволял себе никаких вольностей, если не было на то её собственного желания.
Изрядно выпив, Александр Данилович развалился на тахте, взял в обе руки холёную ручку хозяйки.
