Капитан стражи легко парировал первый бросок. Мечом сбил «иглу» на лету. Но у Кестрель их было много. И когда дело дойдет до ближнего боя — а именно этого всегда добивался Ракс, — ей, возможно, удастся победить.
Не удалось. После тренировки, прихрамывая, Кестрель побрела к домику Энай. В качестве подарка на четырнадцатилетие Кестрель попросила отца освободить няню. По закону рабы являлись собственностью главы семьи. Энай все время проводила с Кестрель, но не принадлежала ей. Отец был страшно недоволен, но согласился, ведь уже пообещал исполнить любую просьбу дочери.
Сейчас Кестрель была благодарна няне за то, что та осталась в поместье: в такую тяжелую минуту ей, избитой и подавленной, было к кому пойти. Но она до сих пор помнила тот день, когда рассказала Энай о своем подарке. Старая гэррани испуганно уставилась на свою воспитанницу, и воодушевление, охватившее Кестрель, мигом улетучилось.
— На свободу? — Энай в нерешительности коснулась запястья, куда ставили клеймо.
— Да. Разве ты… не хочешь? Я думала, ты обрадуешься.
Энай уронила руки на колени.
— Куда же я пойду?
И тогда Кестрель впервые осознала, как трудно придется одинокой пожилой гэррани — пусть даже свободной — на завоеванной родине. Где найти кров? Как прокормиться? Кто даст ей работу, если гэррани сами ничем не владеют, а у валорианцев есть рабы? В итоге Кестрель потратила часть наследства, оставленного матерью, чтобы построить домик у сада…
Энай встретила ее сердитым взглядом.
— Ну и где ты была? Совсем ты меня не любишь, раз так легко обо мне забыла.
— Прости…
Энай смягчилась и поправила выбившийся из прически Кестрель локон.
— Как не простить, когда у тебя такой жалкий вид. Проходи, дитя мое.
Слабый огонек плясал в очаге. Кестрель опустилась на стул рядом и отказалась, когда Энай предложила перекусить. Гэррани пристально на нее посмотрела.
— Что случилось? Тебе ведь не впервой возвращаться от Ракса в синяках.
— Мне нужно тебе кое-что сказать, но я боюсь.
Энай отмахнулась.
— Брось, или ты не знаешь, как я умею хранить тайны?
— Это не тайна. Уже весь город знает.
Какими несущественными, обыденными показались Кестрель собственные слова, когда она наконец призналась:
— На прошлой неделе я ходила на рынок с Джесс. Мы случайно попали на аукцион.
Гэррани насторожилась.
— Ох, Энай, — прошептала Кестрель. — Я совершила страшную ошибку.
Арин был доволен. Заказы на новое оружие и починку старого продолжали поступать, и, поскольку стражники ни на что не жаловались, он пришел к выводу, что его работу ценят. Управляющий, правда, то и дело требовал изготовить все больше и больше подков — столько не нужно было даже для больших генеральских конюшен. Но Арин не возражал, ему даже нравилась эта простая, однообразная работа: она не давала думать. Безжизненная тундра, в которую превратилась память Арина, покрылась снегом.
