– Я справлюсь, Артем! Честно говорю: я справлюсь с этой должностью!
Вот так и произошло поистине историческое для Москвы событие. Я позвонил Попову, и он назначил встречу для знакомства с Юрием Михайловичем».
Но и став мэром, Лужков не изменил своим детским и религиозным принципам. Город – это помеха для полноценного развития правильной, сельской общины, в городе нет благодати. Вот как Юрий Михайлович описывает раздумья после встречи с «жулебинскими бунтовщиками», деревенскими жителями, не желающими переселяться в многоэтажки (их мировосприятие оказывается родственным его собственному): «Все эти люди отказывались от новых квартир, не хотели ни теплой воды, ни газа, ни канализации вовсе не потому, что были равнодушны к комфорту. А потому, что городская квартира разрушала уклад, ту систему ценностей, которая соединяла их, нынешних, с отцами и дедами, воспроизводя родовые чувства, гораздо более глубокие, чем удовлетворение от удобств».
Как истинно верующие люди, Юрий Лужков и его команда надеялись жить вечно. Глава строй-комплекса Москвы Владимир Ресин не раз заявлял во всеуслышание: «Даже когда мы будем в гробу, Юрий Михайлович скажет, и мы подымемся!»
«Базис моего мышления политического заключается в том, что я не хочу уходить из Москвы. Мне ничего никуда не нужно. У меня есть любимая работа: это Москва. Есть москвичи, которые меня поддержали в совершенно удивительном плане по, как говорится, потенциалу этой поддержки. Куда? Зачем? Что там хорошо?» – рассказывал Лужков о планах на дальнейшую жизнь («Итоги», 1997, № 7). В переводе на антисистемный язык: «Шевели мозгой: что ваша давиловка?» – как учил «дед» из одноименного рассказа Юрия Михайловича.
Отрывки из марийской «народной» сказки «Славою осиянна судьба-несмеяна» (автор – Василий Ижболдин).
«Жила-была Анна-несмеяна… В исконном нашем царстве-государстве, во старозаветном селе да Калегино жил-был род семьянистый и работящий – Сыропятовы. Глава рода оного, Петр свет Иванович, и Ксения Никандровна, жена верная, заботная, слыли в округе своей трудниками усердными, кропотными. А шел уже год двенадцатый столетия нашего златного и единовременно коварного. Родилася в год быстролетный тот дочь их старшая, Анна. Вскорости же посыпались за нею чада – семеро сестер да братьев мал мала меньше. Не управиться бы, пожалуй, родителям плодовитым с оравой той огромадной, не будь старшенькой, Анны-домовницы, уж больно смышленой да тороватой. Светлоокая, работливая, крутится она в босовичках своих по дому, что волчок тот юркий, неугомонный, будто на крыльях парит по домостройству… И зажигается светлая, счастливая улыбка на челе на материнском озабоченном, хлопотном…
