— Ну, скорей! А где краски?
— В моей комнате. Я принесу.
— Да зачем вы, я сам. Вы сидите. Сам сбегаю. Это действительно здорово!
Прошла неделя со времени отъезда Талалаевых в Харьков.
Ясным солнечным днем Берегов и Кися сидели в городском сквере и ели из бумажной коробочки пирожки с говядиной.
— Я вам, Георгий Иваныч, за свою половину пирожков отдам, — сказал Кися. — У меня рубль есть дома.
— Ну, вот еще глупости. У меня больше есть. Я тебя угощаю. Лучше мы на этот рубль купим книжку, и я тебе почитаю.
— Вот это здорово!
— Только надо успеть прочесть до приезда папы и мамы.
— А разве они мешают?
— Не то что мешают. Но мне придется уйти, когда мама узнает, что я тебя в ковер закатывал, морил голодом.
— А откуда она узнает? — с тайным ужасом спросил Кися.
— Ты же говорил тогда, что сам скажешь…
И тонкий, как серебро, голосок прозвенел в потеплевшем воздухе:
— С ума я сошел, что ли?!
К инженеру Берегову зашел знакомый — Иван Иваныч. Посидел немного, покурил, а потом спросил:
— Кашицын — приятель вам?
— Приятель.
— Погибает.
— Чепуха. От чего Кашицыну погибать?..
— От глупости.
— Вы были у него?
— Вчера. Целыми днями валяется в постели нечесаный, а в комнате кругом — выгребная яма.
— У Кашицына?
— У него.
— Не может быть. У вас, наверное, вчера был тиф, и вам почудилось.
— Глупости! Вчера был тиф, а сегодня куда он девался?
— Да, это, конечно… резонно. Надо будет сходить к нему.
— Сходите, сходите.
* * *
Стук в дверь.
— Кашицын, можно к вам?
— А зачем?
— Приветливо, нечего сказать.
— Ну, входите уж. Подавитесь моей благосклонностью.
Берегов вошел в большую комнату, меблированную двумя столами, креслами и диваном. В углу стояла кровать с грязными подушками, а на кровати лежал в брюках и ночной сорочке сам хозяин Кашицын…
На всем, включая и хозяина, был значительный налет пыли, грязи и запустения. Преддиванный стол, покрытый бывшей белой скатерью, украшался разбитым стаканом с высохшими остатками чаю, коробкой из-под сардинок, набитой окурками, отекшей свечой, приклеенной прямо к скатерти, и огрызком копченой колбасы, напоминающей отрубленный зад крысы. Этому сходству способствовал кусочек веревки на спинке огрызка, очень похожий издали на крысиный хвост. Всюду валялись объедки окаменелого хлеба, крошки и пепел, пепел — в ужасающем количестве пепел, — будто хозяин был одним из редких счастливцев, дешево отделавшихся при гибели Геркуланума.
Воздух в комнате висел каким-то сплошным плотным покровом, насыщенным старым табачным дымом и всеми миазмами непроветриваемой комнаты.
