На соседку Катерина негодовала больше всего. Эта старая клуша даже не знала, где отец похоронен. Всем занималось похоронное агентство. Именно туда и пришлось звонить, чтобы узнать номер места захоронения. Ей обещали перезвонить. Завтра.
А ещё сказали, что писателя хоронила женщина. Но они даже не знают, как её зовут. «Такая строгая, высокая, — дал характеристику парень, что разговаривал с Катей. Даже по телефону ей показалось, что он выпрямился при упоминании женщины. — Интеллигентная, худая, печальная».
Никто из немногочисленных местных знакомых и близко не подходил под это описание. Но очень хотелось узнать, что же это за таинственная незнакомка — единственная женщина, что пришла на похороны писателя Эдуарда Полонского.
Щенок поднял голову в сторону забора и завилял хвостиком. Катя повернулась в направлении его взгляда. Полная женщина протиснулась в узкую деревянную дыру.
— Ты же Катя? — спустилась она, внимательно глядя под ноги, чтобы не оступиться, прямо к девушке.
Катя не была уверена, видела ли женщина её кивок, а потому повторила, когда та подошла совсем близко:
— Да.
— А я — Галина Матвеевна. Я твоему отцу по хозяйству помогала, — сразу расставила она всё на свои места. — Кушать готовила, бельё гладила, полы мыла. Иногда даже на компьютере этом его печатала, на ноутбуке. Он диктовал, а я записывала. В последнее время особенно. Да, и до этого иногда. Зрение-то у него совсем село.
— Так, значит, это вы — продавец с магазина? — всматривалась девушка в круглое добродушное лицо. На женщину «строгую и интеллигентную» её внешность не тянула. Ей бы платок на коротко стриженные седые волосы, юбку широкую подоткнуть, серп дать в мускулистую руку и на поле — рожь в снопы вязать. Хоть Катя и не сильно надеялась на эту «Галю с магазина», но немного огорчилась. Загадочная незнакомка — не она.
— Это Лидка тебе уже наговорила? — воинственно упёрла женщина пухлые руки в круглые бока. — Вот ведь змея, а не баба.
— Да, ничего особого не наговорила, просто сказала, что ночевали вы у отца.
— А, ну так это после смены пока управлюсь, так уже — за полночь. Куда уж домой-то добираться, когда в магазин к восьми. Да и Эдуард Леонидыч просил с ним побыть. Как-то стал он тяготиться под конец жизни своим одиночеством. Хотя до этого всё отшельником жил, ни в ком не нуждался, дружбу ни с кем не водил. А мне что? Мне не трудно. Дома меня никто не ждёт. Дети выросли, разъехались. Внуки только вот на лето наведываются, на моря. А зимы у нас долгие, холодные, тоскливые.
