— Сколько было детей?
— Саша и… да, еще один ребенок.
— Мальчик, девочка?
— А ребенка я как будто и не видел. То есть после появления этого — Кривошеин, вы говорите? — с Сашей я уже ничего не помню, кроме мертвой… нет, еще кусты и траву в крови.
— Но сам обед помните?
— В общем, да. Не больше получаса мы и просидели. Разговор незначительный, светский, что называется. Вдруг встает Полина: «Хочу произнести тост за мой двойной праздник — день рождения сына и помолвка». Это было так неожиданно, так нервно.
— Для вас?
— И для меня. И для всех, по-моему, неожиданно. Она еще не дала согласия — и вот, публично… Такой жест — властный вызов — был нехарактерен для нее. Вы же знаете, девушка тихая, застенчивая — и вдруг торжествующая яркая женщина.
— Вам была неприятна эта метаморфоза?
— Наоборот, какие-то новые грани открылись, глубина и тайна. Впрочем, тайна в ней была всегда. А я был счастлив до предела — никогда ни до, ни после, — и продлилось это состояние несколько минут.
— Как я понимаю, ее тост был демонстрацией?
— Может быть.
— Против кого-то, да? Как прореагировали на ее заявление присутствующие?
— Какую-то секунду стояла тишина, потом поднялся Александр Андреевич с бокалом шампанского. «Счастья тебе, доченька!» — взволнованно, с любовью… и по-гусарски разбил бокал оземь. Мы последовали его примеру, даже его коллега всплакнула… правда, посуду не били. Опять потек разговор, я не участвовал, помню только, как академик улыбался и сказал тихо: «К этому все шло».
— Как, по-вашему, он принял новость?
— Обрадовался, глядел необычайно растроганно — старик был строгий, властный. Наверное, для него это не было новостью. «К этому все шло», понимаете?
— Вы сидели рядом с ним?
— На другом конце стола. Он пробормотал, проходя мимо.
— Куда?
— В дом. — Николай Алексеевич подумал. — Правильно, за трубкой, вместе с той огромной дамой.
— Разве Софья Юрьевна курит трубку?
— Она тут ни при чем. После счастливого тоста народ расслабился, словно миновал кульминацию в центральной сцене… а какая нас ждала развязка! Филипп, из пижонства, начал трубку курить, хозяин решил похвастаться какой-то необычной, восемнадцатого века, из вишневого корня… — Николай Алексеевич грустно усмехнулся. — Не подозревал, что такие подробности во мне застряли.
— Может быть, они очень важны. Вспоминайте.
Учитель стрельнул цепкими своими глазами в загадочного гостя.
— Вы ведь тоже ее хоронили. Полина упоминала, что была дружна со своим соседом.
