— Я почти ничего не помню.
— Естественная реакция вытеснения: то, что душа не может вынести, загоняется в подсознание. Да тебе и было всего семь лет.
Саша зло усмехнулся.
— Значит, забыть — и ничего не было. А как же с дедушкой? Как вы считаете: есть ли связь между двумя преступлениями?
— Не надо говорить о двух…
— Не увиливайте! Есть?
— Совпадение, конечно, поражает…
— Нет, бессознательно, по чувству! По запаху зла.
— Кажется, есть.
В роще было совсем темно, они брели усталые, спотыкаясь о корневища сосен, переплетенных окостеневшими змеями на поверхности утоптанной тропинки. Дом Обручевых издали светился всеми окнами. Кто-то быстро шел им навстречу… Юлия в белеющей в сумрачных зарослях одежде.
— Куда это ты на ночь глядя? — мимолетом машинально поинтересовался Саша.
— В Москву, — ответила она так же на ходу; голос прозвенел как будто слезами. — Здесь слишком горячо!
— Что значит?..
Но Юлия уже скрылась в росистой мгле. «Здесь слишком горячо! — повторила про себя Анна. — Вот уж верно, и как бы мне хотелось…» Тревога точила душу; вдалеке отозвалась вещим эхом-воплем ночная птица.
В кабинете покойного ученого светилось окно зеленой лампой; ребята замерли у забора, прижавшись друг к другу; она зашептала прерывисто:
— Саша… позовем кого-нибудь… хоть Ивана Павловича…
— К черту Ивана Павловича! Неужели ты не чувствуешь, как он надо мной издевается?
— Математик?
— Убийца.
Входная дверь заперта; в прихожей вспыхнул свет (Саша включил); ведет наверх винтовая лестница, перед которой остановились они не дыша; во всяком случае, Анна уже ничего не ощущала, кроме страха.
— Не ходи наверх, я один.
Она, конечно, пошла за ним. В кабинете никого не было, однако лампа светилась и под ней в центре стола возвышалась раскрытая Библия с засохшими пятнами крови, с закладкой на странице. И какая-то точечка на этой закладке блестела под сильным светом.
— Что это? — прошептала Анна. — Как будто драгоценный камешек.
— Да, похоже… кажется, это перстень… мамин перстень… — Он умолк, а она подхватила лихорадочно (все шепотом):
— Пошли отсюда! Завтра позвоним Сергею Прокофьевичу…
Саша отстранил ее руки и подошел к столу, она за ним. На линии, разделяющей две запачканные кровью страницы, лежал человеческий палец, сморщенный, коричневый, с перстнем.
— Это… дедушкин палец? — бессмысленно спросил Саша.
Она истерически вскрикнула:
— Он в пыли, в земле!.. Смотри! На ногте розовый маникюр!
Оба разом бросились вон из кабинета, из проклятого престижного дома… дальше, дальше!.. из сада, из Вечеры… Саша поймал ее руку, дернул, они упали на лавку возле благоухающей к ночи клумбы. Июньская ласковая свежесть чуть остудила пылающие лица.
