— Анечка, садись. — Она села рядом. — Мы были вдвоем в маминой спальне, — вызывающе отрезал Саша, но своим эпатажем тетку нимало не смутил.
— В твои годы это нормально. — Женщина скользнула злым взглядом по лицу Анны. — Но как же ты ничего не слышал?.. Ты ведь ничего не слышал?
— Только мужские голоса, слов не разобрал.
— Но Александр Андреевич должен был закричать на весь белый свет.
— Во-первых, у нас играла музыка, а самое главное: задета сонная артерия, он крикнуть не успел.
— Может быть. — Софья Юрьевна кивнула. — Но почему дело не передали в КГБ?
— КГБ — ку-ку!
— Ну, куда там… я теперешние органы путаю.
— Шпионаж здесь ни при чем.
— А что при чем? Ко мне заявляется какой-то тупой чин: что я делала в десять часов вечера? Натурально, работала.
— Я сказал Сергею Прокофьевичу — ну, следователю, — кто в последнее время приходил к дедушке, назвал вас.
— Правильно сделал. — Софья Юрьевна помолчала. — Мы ж в последний раз в четверг виделись, да? Вы тут вдвоем на крыльце сидели.
— Ну. Я так ему и сказал, что вы с дедой о будущей книге разговаривали.
— Вы с крыльца так и не вставали, не разлучались?
— В каком смысле? Когда?
— Когда мы у калитки прощались с Александром Андреевичем.
— Нет, — вставила Анна удивленно. — Дедушка же сразу вернулся.
Саша уставился на великаншу.
— В чем дело, Софья Юрьевна?
— Так… мистика во тьме, — усмешка ученой дамы вышла испуганной. — Это не важно. Но скажи: ты можешь представить меня воровкой, похищающей жемчуг?
— На это у меня не хватает воображения.
— Не думай, что меня так уж сокрушает твоя ирония.
— Откуда вы узнали про жемчуг? Вы видели его на маме?
Пауза-заминка.
— Ну… видела.
— Она была в белой одежде или в черной?
— Странные вопросы ты задаешь, малыш. — Софья Юрьевна задумалась. — Мы справляли твой день рождения, вот тут, на веранде…
— Пойдемте на веранду, там прохладнее, — предложил Саша.
— Обойдусь. На Полине было белое платье, такое ажурное — тогда вошла в моду старинная кисея, — и белый жемчуг в ушах и на груди.
«Вот это память!» — подумала Анна, и ядерщица подтвердила:
— У меня, знаешь, память ученого.
«Память очень заинтересованной женщины!» — мысленно поправила Анна ученую тетку, со смущением заметив вдруг слезы у нее на глазах.
— Это было в восемьдесят третьем? — уточнил Саша.
Софья Юрьевна ответила не сразу:
— В восемьдесят третьем. Но к чему эти вопросы — о давно прошедшем?
— Вы про все знаете, я — нет.
— Это болезненный, безумный культ, — бормотала великанша. — Не надо ворошить истлевшее — вот что я хотела сказать ему все эти годы, но не решалась… Но он был старик, а ты… Господи, это невыносимо, я категорически отказываюсь!
