Из высотки (необъятная квартира биржевика на площади Восстания) я сразу рванул в Опочку, где меня встретила Лара — бабкина воспитанница… нет, не воспитанница, просто два последних года она за ней ухаживала. «Я еще поживу тут немножко, закончу «Вечерний звон», ладно?» — «Да ради Бога, хоть до конца дней!» Она тоже художница, девочка строгая, молчаливая, с прелестной непосредственностью. Мы не мешали друг другу, несмотря на разность состояний (я горел в огне, она витала в каких-то поднебесных прохладных слоях).
Я смотрел на металлический сосуд в руках, в котором заключался, так сказать, пепел брата моего.
— Женя, почему ты не сообщил раньше?
— О чем?
— Об их смерти.
— Телефона у вас нет. Я приезжал — не застал. Прах отдали только сегодня. Мне с тобой надо поговорить.
— Говори.
— Наедине.
На крыльцо вышла Лара с большим французским ключом.
* * *
Заброшенное кладбище со старыми ракитами тут же, в трех минутах ходьбы. Могил уже не различишь в буйстве колючих жестких трав, часовенка — избушка на курьих ножках, без окон, без дверей; за ней склеп из выщербленного черного мрамора — невысокий миниатюрный мавзолей со стальной дверью явно позднейшего происхождения. Поворот ключа, пахнуло «нездешним» холодком — плесенью времен, — нагнувшись, я спустился по крутым ступенькам в тесный гробовой застенок. За мной протиснулся Евгений со второй урной. Остальные столпились у входа, усугубляя вечные сумерки.
— Отойдите! — Я взмахнул рукой, они сгинули.
В центре на каменном полу стояли два гроба.
— Бабка твоя, — прошептал Евгений. — И ее муж. Куда поставим?
— Все равно… ну хоть к стенке. Он завещал трупы сжечь?
— Об этом не упомянул. Так удобнее.
— Удобнее? — Меня чуть не разобрал дикий, на грани рыдания смех; впрочем, справился. — Для кого удобнее?
— Мы с тобой потом поговорим, — каркнул дружок коротко; на пороге я бросил последний взгляд на прах, ощущая блаженное бесчувствие.
Из приличия (а может, сказывался некий подспудный ужас) мы постояли кружком возле склепа; плакучая листва, слегка тронутая золотым распадом, струилась до земли. Доктор, оптимист и материалист, не выдержал первый:
— В чем же причина суицида?
Евгений пожал плечами:
— Мир русского бизнеса непредсказуем.
— Всеволод Юрьевич был богат?
— Весьма.
— И кому же достанется состояние?
Женька посмотрел на меня пронзительно:
— Кому — как ты думаешь, Родя?
Я промолчал, доктор не унимался:
— Поэт-миллиардер? Уникальное явление.
Слова старика прозвучали иронически, но взгляд, обращенный на меня, сверкнул восхищением — так глядят на незаслуженного везунчика, избранного судьбой, — и мы отправились во флигель пить водку.
