— Зачем он вчера-то врал?
— При всех, а с тобой хотел поговорить наедине, помнишь?
— Помню, но ничего не понимаю.
— А ты действительно не знал об их смерти? — Петр глядел пристально. — Что молчишь?
— Вчера я вышел на крыльцо и увидел две погребальные урны. Случайно я взял прах брата.
— Взял?
— Отнес в склеп. А Евгений — ее. Просторное подземелье, места всем хватит.
— Перестань. Сразу, еще с «Криминальной хроники», я почувствовал во всем этом инфернальный душок. Тебе тут не страшно?
— Нет.
— Ты не знаешь, что такое страх. В этом твой ущерб, как ни парадоксально.
— Да брось!.. Ничто человеческое меня не минует. Их показали в хронике?
— На долю секунды: переплетенные голые тела. В ту субботу она заходила в гостиную на минутку.
— Но с вами не пила.
— Не удостоила. Как-то неожиданно появилась на пороге с подносом — кофе, — и пока шла к столу, мы будто протрезвели…
В бело-золоченой «итальянской» гостиной Всеволода один стол больше моего кабинета у Патриарших.
— …Подошла, спросила: «Теперь ты настоящий помещик?» Всеволод захохотал. «Имение, — говорит, — бабка оставила твоему бывшему». Она молча усмехнулась и ушла. После этого пассажа Всеволод, видимо, решил позвонить тебе. — Петр помолчал. — Родя, а почему, собственно, ты расстался с женой?
— Почему? Она меня бросила.
— Мне-то зачем врать? Перед лицом ее смерти…
— К чему эти вопросы? — резко перебил я.
— Я тебе потом скажу… не из любопытства, поверь. — Чем проникновеннее вещал мой друг менеджер, тем сильнее я ощущал ловушку! — Что у вас с ней произошло?
— Разве я обязан тебе отчетом?.. — Но тут же «отчитался», чтоб отвязаться: — Она мне изменила, я ее выгнал — тривиальная ситуация.
— Зато какой исход! Тривиального отравления не бывает, — пробормотал Петр; мы закурили по новой, глядя в темь, в лес, вдруг прошуршавший опадающей листвой, таинственной ночной охотой…
В памяти застряли пустяковые подробности: крепостная стена Дома Ангела, его взгляд, моя мгновенная ненависть, византийская мозаика в Венеции… Бессвязные детали, которые выстроились вдруг в роковой ряд — в тот день, когда я вернулся из Опочки после свидания с бабкой. (Отмечу в скобках: о чем бы я ни начал, непременно всколыхнется память пародией на «Троицу» — она меня поразила, а не «последняя воля» с лишением обломка, всплывшего через десятилетия.)
Вдохновленный Всеволод покинул Опочку раньше, я же остался — без обиды, с любопытством — побеседовать с бабушкой. Точнее — да уж себе-то не ври! — художница меня заинтересовала… да, это так. Вернувшись, я застал у нас Всеволода, обмывающего родословный свой триумф шампанским. Я не знал, что Наташа дома, и открыл дверь ключом. Голоса, ее смех… Всеволод: «Византийская мозаика — дешевка. Одно твое слово — и золотым дождем прольется над Данаей любовь моя!» Мой кузен — отпетый графоман, но истинная страсть приглушила, иссушила вдруг громоподобный бас. «Ты, конечно, бросишь Родьку!»
