— Хорошо, что оставил. Старинная работа. Все равно конфисковали бы. Перстень наверняка находится в розыске.
Лимон попробовал надеть — не получилось. Пальцы корейца были значительно тоньше.
* * *
Еду утренней заснеженной Москвой. Метель крутится вокруг фонарей.
На автобусных остановках неподвижными мрачными изваяниями стоят люди. Кое-где светятся большие тусклые окна магазинов. Изредка мелькает неоновая реклама.
Словно и не было ночи в «мерседесе». Такое чувство, что не утро, а вечер, и в «Праге» только собираются поминать Наташку. Устало поднимаюсь на шестой этаж.
Лифт не работает. Лестница крутая. Этому дому больше ста лет. Ремонт вряд ли делали. При советской власти точно не было. Квартира, в которой предстоит жить уже без Наташки, большая, трехкомнатная — коммунальная. Ее бабушка занимала две комнаты. Смежные. Когда Пат еще был в начальниках, он прописал сюда Наташку.
Потом соседи уехали за границу. В Канаду, а может, и в Израиль. Наташка умудрилась отвоевать их комнату. Уж не знаю, кому она дала в райисполкоме, но ордер оформили быстро. Не успела бабка пожить с внучкой без соседей, как обнаружили у нее рак, и из больницы она уже не вышла. А когда Пата отовсюду выгнали, Наташка позволила ему жить с ней, ведь она стала хозяйкой этой большой квартиры. И меня пригрела. Кому теперь достанется эта квартира? Ведь мы оба не прописаны. Придут менты и выгонят на улицу.
Наташкина постель все еще не убрана. Но меня больше не тянет ложиться в нее. В комнате Пата горит свет. Интересно — не ложился или проснулся? А… какое мне дело? Важно оккупировать ванную. Странно, стою под душем, чувствую тепло, негу и не могу представить, что трахалась ночью на краю Москвы с толстым боровом. Не было этого. Не помню его ни глазами, ни телом.
Только бы не стал разыскивать. Больше ни за какие коврижки. На улице встречу — не вспомню. Что трахалась впервые в «мерседесе», конечно, запомнится. Особенно автоматически откидывающиеся сиденья. И еще презервативы с очкастыми мордами.
Любая компания укатается. Не поверят.
Душ приняла, и сонливость исчезла. Зато жрать захотелось. В холодильнике, известное дело, — зима. Может, у Пата чего найдется. Загляну, хоть поздороваюсь. Пат стоит на коленях. Скорее, даже на карачках. Голова опущена на руки, и костлявая задница торчит конусом вверх. Спит? Тихо вхожу.
Боже! На столе полно всякой жратвы! Видать, спер из ресторана все, что было на столе. Все свалено в одно большое блюдо. Пат не слышит моих шагов. Или не желает реагировать. Все равно. Черт с ним. Я голодная. Имею право. Для начала, чтобы не казаться прорвой, выпью коньячку и выкурю сигарету. Должен же он повернуться! Комната Пата производит впечатление. Больше всего мне нравится кресло-качалка, на которое я бесцеремонно уселась. Оно покрыто рыжим пледом и со всех сторон удобно поддерживает тело. Стоит чуть оттолкнуться ногами от пола — и сливаешься с мягким тихим покачиванием. Балдеж! Пат часами сидит в этом кресле, уставившись в телевизор, и гоняет по видюшнику бесконечные фильмы. Его стеллажи во всю длину стены забиты видеокассетами. И только на верхних полках стоит неприкасаемое собрание сочинений Ленина. Полное, синее. За ним — красное.
