— Мадемуазель! — сказал он, приближаясь к ней, освещенный ярким солнцем, и склоняясь с прирожденной величественной грацией над ее рукой, — я вернулся поздно вечером из Тулузы, а завтра еду в Париж. Я лишь успел немного отдохнуть и смыть с себя дорожную пыль, но спешу принести вам мои… А!
Он, видимо, только что заметил нас и прервал свое приветствие. Выпрямившись и небрежно обращаясь к нам, он сказал:
— А, две молодые барышни Кайлю… Отчего вы не засадите их за прялку, мадемуазель? — и он взглянул на нас с неласковой улыбкой.
Круазет делал страшные гримасы за его спиной. Мы отвечали гневными взглядами, но, что сказать, не нашли.
— Вы покраснели! — продолжал этот злодей, улыбаясь, играя с нами, как кошка с мышью. — Вероятно, вы оскорбились, что я просил мадемуазель засадить вас за прялку? Так знайте же, что я сам готов прясть по приказанию мадемуазель и сочту это за большое счастье для себя.
— Мы не девочки, — пробурчал я, и вся кровь бросилась мне в лицо, — вы не посмели бы назвать девочкой моего крестного, Ан де Монморенси, мсье де Видам!
Хотя мы и шутили между собою над нашими женскими именами, но были еще настолько молоды, чтобы обижаться, когда то же самое позволяли себе другие.
Он презрительно пожал плечами. И какими ничтожными почувствовали мы себя в то время, как его громадная фигура господствовала над всею террасой!
— Мсье де Монморенси был мужчина, — сказал он небрежным тоном, — а мсье де Кайлю…
При этом нахал преспокойно повернулся к нам спиной и сел на низкий парапет около Катерины. При всем нашем тщеславии нам было совершенно ясно, что он считает совершенно излишним вступать в какие–либо разговоры с нами… Да он совсем и позабыл о нашем присутствии!
Как раз в это время показалась мадам Клод с Жилем, несшим за ней стул, и мы отошли на другую сторону террасы, откуда продолжали метать гневные взгляды на своего обидчика, хотя это было ни с чем несообразно. Я до сих пор трепещу при одном воспоминании о нашей дерзости.
Это был громадного роста человек; обстриженная клином борода, только что вошедшая в моду при дворе, совсем не подходила к его мужественной фигуре; его серые глаза отличались каким–то леденящим взглядом, может быть, вследствие небольшой косины в них. В манерах его замечалась какая–то суровая вежливость.
Прибавьте к этому жесткий, повелительный голос, не допускавший никаких противоречий, и вы поймете, что все это вместе взятое, при отталкивающем виде этой гигантской фигуры, действовало подавляющим образом. Недаром говорили, что сильные люди приходили в смущение от одного его взгляда, а слабых он просто приводил в трепет. Чего стоила уже одна эта молва, ходившая про него! Хотя мы мало были знакомы с разными проявлениями людской злобы, но имя его всегда соединялось с доходившими до нас рассказами о разных преступлениях. Мы слышали о нем, как о самом наглом дуэлисте, и что он часто пользовался услугами наемных убийц. Даже в те дни, которые теперь, слава Богу, миновали, он славился своей жестокостью и мстительностью, и имя его часто произносилось шепотом при рассказе о каком–нибудь убийстве. Про него сложилась поговорка, что он «не уступит перед Гизом
