Пожар — парадоксальный символ имперской столицы, что не может претендовать на имперское звание если не сгорала почти дотла. К упомянутым пожарам Рима времен Нерона и Москвы при Наполеоне следует присовокупить согласно логике и пожары во «Втором Риме» Византии-Константинополе-Стамбуле где стали почти заурядным явлением. Даже среди них знаменит пожар Четвертого Крестового Похода прокладывающий мост между разграблением и сожжением Рима вандалами к наполеоновскому грабежу и пожару Москвы[98]. Уместно вспомнить и Большой Лондонский Пожар в ожидании апокалипсиса в 1666 году, пожары Берлина и Токио современной эры.
С точки зрения теории катастроф имперская столица слишком быстро вбирает ресурсы, слишком торопливо их складирует, слишком открыто выставляет напоказ. Образуется «избыток горючего материала» и большой пожар становится делом времени, «закономерной случайности». Недаром по преданиям Москва «сгорает от копеечной свечки», а Рим «от искры из опрокинутой жаровни».
В имперских пожарах скрыт и сакральный смысл: накопленное богатство становится обузой на плечах в походе за еще большим богатством, а главное — не за богатствами вовсе, а за властью над миром. И сгоревшие сокровища суть жертва на пути к имперской славе. Как обретенный Александром Македонским и сожженный Персиполь.
Государство рождает единый «большой стиль» в котором царит единство во всем, подчиненное «генеральной линии». Во все времена. Особенно государство исповедующее имперскую идею. Но особенно тяжело, когда на «чисто государственный» имперский интерес (Британия или Пруссия), наслаивается интерес религиозный, как в империи Испанской, или империи идеологический, как Третий Рейх или СССР и КНР. Тогда возникает жесткий канон. Отступление от него граничит с преступлением, с государственной изменой.
Здесь «Москва» встречается с «Венецией» как главной хранительницей канонов. Не удивительно! Венеция безусловно женщина, предназначение которой хранить очаг, в данном случае «очаг культуры». Оборотной стороной женской натуры оказывается «Великая блудница» готовая отдаться сильному и властному мужчине. К тому же Венеция — женщина стареющая, гордящаяся пусть великой и совершенной но былой красотой. Женщина жаждущая любви ласки, а еще пуще денег. Она с легкостью ложится под всякого, кто готов оросить ее лоно.
Еще в эпоху Ренессанса само название которого означает возрождение античности, с его вольным духом, невероятной смелостью, граничащей с революционностью выросли из земли колонны, словно из могил восстали статуи. Новые статуи диктаторов, тиранов, кондотьеров. Палаццо принялись строить на античный манер, но собственно «четверик с колоннами» рожденный там же возрос рядом, на падуанской почве, где граждане республики (пусть primus inter pares
