Хотя приобрести и потребить не проблема. Спрос на них широк в тоже время носит полулегальный характер. Причем не столько за счет запретов властей или недремлющего ока «бдительной общественности» сколько из-за поведения самих потребителей. Вкус «запретного плода» — немаловажный бонус к банальной дешевой порнографии, потому основная масса потребителей не склонна афишировать подобные покупки. Как не старайся нарочно развратить общественный вкус он все равно не упадет ниже определенной планки[115]. Рынок быстро затоварится.
Ортега-и-Гассет в «Восстании масс» первым указал на американские корни («нью-йоркские» — в терминологии данного текста) феномена массового искусства. Практически с момента образования США отличались самым высоким в мире уровнем жизни. Здесь впервые в новейшей истории (вспомним Голландию) возник массовый платежеспособный спрос на искусство, сформировав массовый рынок искусств. И искусства стали массовыми, сиречь «коммерческими». В первую голову «виноват» Голливуд, но не только он. В «литературе» наступило засилье детективов, триллеров, дамских романов. Танцевальных шлягеров и «розовых хитов» в музыке, комиксов в изобразительном искусстве, шоу в театре, бесконечных сериалов и квизов на телевидение. Вот основной спектр «рынка массового искусства», а вовсе не подача публике грубого насилия вкупе с порнографией. Никто иллюзий не питает: как покупатели потребляющие разнообразие рынка на манер fast-food[116], ни художники этот «фастфуд» фабрикующие словно тинейджеры у плит в Макдональдсе. Хотя художники получают несколько большую плату за труд чем продавцы еды, в сущности мало от них отличающиеся.
«Нью-Йорк» воспроизводит обывательские, провинциальные вкусы, на их удовлетворение ориентирован, поэтому не может стать «новым Парижем». Не может создавать новые образцы высокого искусства. Впрочем, исходя из своей концепции искусства «Нью-Йорку» какое-то глубинное наполнение не требуется, поскольку что угодно можно объявить «новым открытием в мировом искусстве» и с помощью массированной рекламной кампании навязать симулякр всему миру. И за руку никого не поймаешь поскольку по окончании сезона продаж ходового товара рынок выдвинет следующую новинку, соответственно свергающую, отправляющую на свалку все предшествующие «модели». Нью-Йорк продает не искусство, но его торговый image[117].
Если «венецианские» творения — энциклопедии, «парижские» — транстексты, «московские» — агитки, то «нью-йоркские» — гипертексты. В низ есть ссылки по которым можно пойти, словно по лабиринту. Но ссылки не есть смысл — они лишь короткие примечания, в лучшем случае комментарии. Не добавляют смысла, но лишь каталогизируют гипермаркет искусств. «Нью-Йорк» пожирает все предыдущие достижения искусства и культуры. Сам процесс переваривания для него благотворен, но на выходе получаются, извините, экскременты. Академизм, классика отвергаемые «Парижем» за архаичность, за обскурантизм, свергаемые с пьедестала во имя утверждения новых форм и новых идей в «Нью-Йорке» чувствуют себя превосходно подобно дорогим ресторанам французской и любой иной классической кухни на Пятой авеню.
