- Принимаем подарки твои, казак Хмель, - проговорил он, - и радуемся, что видим тебя в добром здоровье. За каким делом пожаловал к нам в Бахчисарай? Или очень у нас понравилось, так соскучился?
- Не могу пожаловаться, всемилостивейший хан, чтобы мне у тебя худо жилось, - отвечал Богдан по-турецки, - теперь же есть у меня до тебя и дело.
- Уж не хочешь ли ты испросить нашего согласия на войну с нашими подданными? Мы тут кое-что слыхали про ваши замыслы.
- Светлейший хан, - смело проговорил Хмельницкий, - если мы, казаки, и были до сей поры врагами вашими, то только потому, что мы люди подневольные, от нас требуют этого ляхи. Вот, не соизволишь ли почитать королевскую грамоту, что мы получили от Владислава, - прибавил он, передавая грамоту придворному толмачу.
Тот прочитал ее про себя и стал медленно, фраза за фразой, переводить содержание ее на турецкий язык. Хан внимательно слушал, и время от времени брови его нетерпеливо хмурились.
- Да, эти ляхи предательский народ, - заметил он, когда чтение кончилось. - Они обещали платить нам дань и не заплатили еще ни гроша.
- Они ни во что считают твое ханское могущество, - поспешил вставить Богдан, - да еще и нас подучают идти войной против тебя.
- Чего же ты хочешь? - спросил хан милостиво.
- Знай, грозный повелитель, что мы тяготимся польским игом и решились теперь его свергнуть; вся Украина готова идти на ляхов. Выбирай же теперь одно из двух: либо оставайся дружен с ляхами, либо окажи нам помощь против этих изменников, которые втайне замышляют на тебя козни. Если ты нам поможешь, мы на век клянемся быть с тобой в дружбе и не помыслим воевать с тобой.
Хан подозрительно посмотрел на Богдана и с усмешкой проговорил:
- Чудно это, казак Хмель, с чего вдруг у вас такая любовь к нам взялась? Знаю я, вы воины храбрые и дружбе вашей мы были бы рады, только сегодня я тебе еще не могу дать ответа, поживи у нас, я посоветуюсь со своими верными помощниками и слугами, тогда и дам тебе знать о своем решении.
Аудиенция на этом пока и кончилась.
Хан отпустил Богдана, кивнул ему на прощание головою, и казаки вышли из залы. На пороге Ивашко очутился бок о бок с Катрей, которая теперь, в качестве слуги, нарочно толклась у двери, нетерпеливо посматривая на медленно подвигавшихся к выходу казаков.
- Ивашко! - проговорила она вполголоса над самым ухом казака.
Если бы гром грянул с неба, если бы молнии разразились над самой головой Ивашка, наверное, он бы не так оторопел, как при звуке этого голоса и при взгляде в темные глаза припавшего к его уху татарченка.
