Однако веселая компания подобралась: его помощник вице-канцлер, родной брат Петр Бестужев и два посла, для которых старая российская союзница Англия – что кость поперек горла, не хотят даже слышать о ней. И все против кого? Да против него, Алексея Петровича Бестужева, российского канцлера! Заговор, никак не иначе. Но разоблачить заговорщиков и упрятать в места не столь отдаленные – тут он был бессилен.
Поняв, что дни его на посту канцлера сочтены, Бестужев вызвал к себе Гаврилу Андреевича Кураева, с которым у него состоялся непродолжительный разговор.
– Кому служить станешь? – без обиняков спросил его граф, едва только тот вошел к нему в кабинет.
Кураев сделал вид, что вопрос не понял, и удивленно поднял брови:
– Помилуйте, ваша светлость…
– Ты из себя дурня не строй. Все одно знаю, не таков, чтоб не сообразить, куда дело идет. Поди, догадываешься, что расстанемся скоро. Меня, понятно, тронуть не посмеют, в затвор не отправят, слишком многое мне известно. Так ведь? – и он пытливо глянул в глаза Кураева. – Понимаешь, о чем речь веду? Все помнишь?
– Что помню? – Кураеву не хватило смелости сознаться в предположениях Бестужева, а потому он отвечал невпопад, надеясь, что пронесет…
Но канцлер был неумолим и буквально гвоздил его своими вопросами:
– То, что в грамотках и письмах разных писано, которые с тобой отправлял разным людям. Неужели ошибся в тебе? Да быть такого не может!
Кураев все еще тянул время, надеясь выскользнуть из железной хватки канцлера, и не говорил ни «да», ни «нет», чем только раздражал Бестужева.
– Ты мне брось Ваньку катать. Все о тебе знаю. И как вскрывал письма мои и шнуром новым повязывал. Меня не проведешь. Я любого и каждого, кто при мне служит, на сто рядов проверю, прежде чем доверю ему дело какое. Проверил и тебя, и знаю: читал ты мои грамотки… Так?
Кураев молча кивнул головой, но раскаяния не почувствовал.
– Вы же сами того хотели, – попытался оправдаться.
– Сейчас не о том речь, кто прав, а кто виноват. Все, что прочел, помни, но бумаге не доверяй. Меня скорее всего в имение отправят. Только не знаю, надолго ли… Может статься так, что и навсегда. Но пока я живой, служить мне будешь. Не в открытую, как прежде, а тайно. Иначе… – Он провел ребром ладони по горлу. – Я не пужаю, я предупреждаю. Понадобишься, найду. А сейчас иди, пока свободен. Устраивайся на какую хочешь службу, хоть на войну в Пруссию поезжай, но долго там не будь. Чует мое сердце, скоро мне нужен будешь, ох, скоро, – с этими словами он достал из стола бронзовую фигурку солдата и поставил ее перед Гаврилой Андреевичем. Тот знал, что снизу прикреплена личная печать графа. – Ты теперь как моя печать – на какое дело нужно будет, на то и поставлю. И помни об этом. А пока прощай.
