– Степан Федорович здоров ли? Что слышно от него?
А что может быть слышно из казематов сырых?
Апраксина ей так и отвечает:
– Он у меня мужик крепкий. Поди, государыня скоро разберется, поймет, что недруги его оговорили, да и домой отпустит. Рождество порознь справляли, так, может, хоть на Крещение Господне соединимся. Помоги нам в том Царица Небесная…
– Царица Небесная – первая наша бабская заступница, я тоже к ней со всеми бедами своими винюсь, – вторит ей Шувалова. – Только нужно иногда и к земным заступникам обращаться…
Аграфена Леонтьевна почуяла неладное в шуваловских словах и спросила напрямик:
– Ты уж, Марфочка Егоровна, не томи, выкладывай сразу, кому поклониться должна, чтоб слово за муженька моего любезного замолвить. Чую, сердцем чую, с доброй вестью ты ко мне пожаловала…
Марфу Егоровну словно над креслом приподняло, и она заявила:
– О чем же ты думала, графинюшка шалопутная, когда нелегкая понесла тебя в Ораниенбаум, ни у кого на то разрешения не испросивши?
Аграфену Леонтьевну оторопь взяла от подобных слов: за что эта гадюка подколодная вдруг шалопуткой ее назвала? Только хотела ответить достойно, сказать, что она о Марфутке знает и думает, да поостереглась. Поэтому с полным смирением и ответила:
– Думала-гадала, как беде моей помочь, и решилась к молодому двору заглянуть по дороге. Возле них на взморье, сказывали мне, знатную мызу продавать хотят. Думала глянуть, цену узнать, поторговаться…
– И как цена? Подходящая? – ехидно спросила Шувалова.
– Цена как цена, только подумать надо, стоит ли еще одну обузу на свою шею натягивать. У меня этих имений столько, что счет не знаю…
– Знаю я все твои имения и про мызу знаю, где ты ночевать устроилась. Какой черт тебя погнал к Петьке да Катьке в такое время, когда муж твой между жизнью и смертью расположился и в воле государыни решить, как поступить с ним.
– Неужели государыне уже о том известно? – всхлипнула Апраксина.
– А когда иначе было, чтоб государыня о чем-то да не знала? Все ей прекрасно известно в самых доподлинных подробностях. На то она и государыня! – подняла свой малюсенький пальчик кверху Марфа Егоровна.
– И чего же мне теперь делать-то, горемышной? Научи, наставь на разум, Марфа Егоровна! Век не забуду, Бога молить стану денно и нощно, в монастырь пойду…
Шувалова, ощущая радость победы, слегка хмыкнула и, вставая с кресла, проговорила:
– В монастырь тебе рановато собираться, там и без тебя хватает, кому молитву творить. Ты пока что лечись, но мужа скоро не жди…
