– Это как же? – выказала любопытство Катенька Воронцова.
– Да тебе-то зачем? – отмахнулась от нее Екатерина Алексеевна, занятая своими мыслями. – Тебе не о печалях надо думать, а побыстрее замуж выходить, а то точно не оберешься печалей – и больших и малых.
– Нет, вы скажите. Я не отстану от вас! – смешно сложив губки, запричитала та.
– Есть одно латинское выражение, которое в переводе на русский язык звучит примерно так: малая печаль красноречива, а большая печаль – безмолвна. Вот это я и сказала при прощании мадам Апраксиной.
– А с чего вы именно об этом сказали? Как вы могли знать, что с ней случится?
Екатерине Алексеевне надоело потворствовать любопытству ее любимицы, и она просто отмахнулась от нее рукой, спросила:
– Не знаешь, как чувствует себя графиня? Никто больше не пострадал?
– Вы, матушка-Катеринушка, словно в воду смотрите. Пострадал, но уже потом…
– И кто же это? – Екатерина Алексеевна напряглась от нехорошего предчувствия, подумав, не случилось ли чего с самим Апраксиным.
Но все оказалось много прозаичней. Вернувшись домой, Апраксина приказала высечь своего конюха, что проспал спуск и допустил крушение кареты, что и было сделано с превеликим удовольствием дворовыми мужиками, недолюбливающими того конюха. Тот с горя напился и напал на крещеную калмычку, что жила в доме Апраксиных, хотел снасильничать. Получилось это у него или нет, но девчонка оказалась не так проста и ткнула вилами конюху в лицо, отчего у того вытек глаз и оказалась распорота щека.
Екатерина Алексеевна выслушала нехитрый рассказ и, чуть поморщившись, добавила:
– Видела я этого конюха, рыжую бестию. Все глазищами своими водянистыми за моими девками стрелял, пока коней снаряжал. Моя бы воля, так я бы ему вилами не в глаз, а в другое место ткнула, чтоб отучился на чужое добро зариться. Знаю таких рыжих, самый пакостнейший народ.
– Точно, самые пакостники завсегда рыжие бывают, – поддержала ее Катенька Воронцова, допивая успевший остыть кофе.
8
…Действительно, несчастья на семейство Апраксиных сыпались, как снег в метельную ночь. Мало того, что Степан Федорович оказался в заточении по ложному обвинению, в чем Аграфена Леонтьевна была абсолютно уверена, и не было силы, кто б ее в противоположном разуверил. А вот теперь она сама едва живая осталась после того, как Никита умудрился свалить карету в неглубокий овражек. И хоть был тот овражек совсем никчемный, а вот ведь как вышло: ударилась чреслами своими о дверцу кареты, да еще обе девки, что с ней ехали, придавили ее, и теперь она только могла пластом лежать на спине и костерить девок и Никитку за страдания свои.
