Однажды в ауле прошел слух, что скоро должен приехать казн Халил. Люди приуныли и встревожились. Есть у нас в народе поговорка: «Если в аул кази пришел, значит, стаю тази[6] привел». С появлением кази в аул приходила беда. Люди ненавидели его, прятали детей, имущество, скот. Кази всегда приезжал в сопровождении своих верных слуг, которые кнутами и палками сгоняли людей для встречи с ним.
Случилось так, что в то время, когда кази со своими слугами приближался к аулу, Гулман, согнувшись под тяжелой вязанкой хвороста, возвращался домой. Увидев его, слуги кази привязались к бедному человеку, потащили его к судье.
— Кто ты таков? — спросил кази Халил.
Бедняк растерялся, не нашелся что ответить. В эту минуту он забыл, что на вопросы кази нужно отвечать по религиозному обряду. Как-то вылетели из головы все необходимые слова.
— Нечем было топить, — испуганно забормотал он, — как видите, несу домой…
Слуги захохотали. Кази рассердился.
— Мусульманин ты или нет? — гневно закричал он. — Не знаешь, как должен отвечать?
— Да, да, — растерянно твердил Гулман, вконец перепуганный грозным окриком.
— С каких пор ты мусульманин? — не унимался Халил.
Гулман стоял перед ним безмолвный и дрожащий.
— Молчишь, неверный? — все больше распаляясь, крикнул кази и поднял левую руку. — Дать ему сорок ударов кнутом и сто ударов палкой!
Он двинулся вперед со своей свитой, а оставшиеся двое слуг схватили Гулмана и стали беспощадно избивать его кнутами и палками.
Сначала они считали удары, отвечая громким смехом на стоны Гулмана, а потом сбились со счета и оставили свою жертву только тогда, когда окровавленный Гулман уже без сознания валялся в пыли на земле.
Они вскочили на коней и пустились догонять Халила и его спутников. Недалеко от аула повстречался им человек.
— Эй, старик! — крикнул один из всадников. — Там на дороге лежит кто-то. У нас не было времени возиться с ним, мы торопимся к судье.
Старик низко поклонился:
— Да хранит вас аллах. Я сейчас позову людей.
Мы с Тагаем как раз были на улице, когда прохожий принес тревожную весть. Тагай знал, что отец ушел за топливом, и мы вместе побежали на дорогу.
С трудом можно было узнать Гулмана. Лицо его, все в страшных рубцах и подтеках, было серое, как земля. Вся одежда разорвана, окровавленные, покрытые пылью лохмотья еле прикрывали кровоточащие раны.
Осторожно мы подняли его и перенесли домой. Через два дня он умер, так и не приходя в сознание. Неутешное горе тяжело переживал вместе с другом и я. Но это было только началом тяжких испытаний.
