Я опять начал шарить по карманам со смутной надеждой найти его, но в руку попала самодельная расческа из дюралюминия - подарок фронтового друга Кости Реброва. После удачно выполненного боевого задания Костя несколько часов просидел над кропотливой работой, приводя, как он го+ворил, в божеский вид кусок дюралюминия от сбитого им под Яссами <мессершмитта>. Свою поделку он держал в секрете. И только в день освобождения Бухареста преподнес мне подарок - завернутую в бумажку расческу с надписью и датами. Подарок утром и вечером напоминал мне о днях войны, о где-то летающем теперь Косте, о фронтовых удачах и злоключениях асов.
Хотя расческа и не могла заменить нож, но я обрадовался ей, и она сослужила мне большую службу.
Острыми, как у пилы, зубчиками, за которые я не раз поругивал Костю, без труда разрезал голенище. Сняв сапог, я начал ощупывать ногу. Пальцы и ступня были целы, голень тоже в порядке, только на самой <чашечке> прощупывалась большая ссадина, и сильно распухшее колено при вспышке спички казалось иссиня-черным.
Закончив осмотр, я вырыл в подстилке неглубокую канавку, обложил ее отжатым мхом и поместил туда больную ногу. Сверху опять наложил толстый слой мха, поудобнее улегся и - будь что будет - так решил провести ночь. Через полчаса боль прекратилась, и я крепко уснул.
Проснулся от резкого холода. По верхушкам деревьев заря уже рассыпала свою позолоту, но под пологом крон еще таился серовато-черный, сырой и холодный морок. Я застег+нул гимнастерку и куртку и, чтобы побыстрее согреться, лежа, как на больничной койке, начал делать гимнастические упражнения руками, чередуя их с глубокими вздохами. Дви+жения разогнали сон и быстро согрели, но тут же, словно ото сна, пробудилась жажда, и я начал думать, как добыть воду.
Тайга, конечно, не пустыня и воду здесь можно найти почти всюду, но правильно говорят сибиряки: <Не теряй ног в тайге - погибнешь>. А тут еще, словно назло, из сомкнутых крон посыпались холодные, пахнущие сосновой смолью и хвоей капли. Попадая то на грудь, то на лицо и даже на глаза, ни одна из них не смочила пересохшие воспаленные губы.
Ночь медленно уходила в свои тайники, уступая место голубоватому рассвету. Точно по команде, со всех сторон застучали дятлы, свистнул клест, где-то далеко заурчала гор лица. В тайге стало просторно и гулко - могучая и мирная она просыпалась. Из-за кустика голубики с любопытством и удивлением меня рассматривали чьи-то черные и влажные, красиво посаженные на острой рыжей мордочке маленькие глазки. Потом, осмелев, зверек выполз из укрытия, поднял на коротких ножках гибкое тело и, выгнув дугой ржаво-бурую спинку, начал меня обнюхивать с почтительного расстояния. На душе стало веселее, и я не удержался, чтобы не заговорить с первым знакомцем в этой глухомани.
