Тот махнул рукой. Ерунда, мол, это. Свои люди — разберемся. И потянул его в боковую комнату. Наверно, для показа сувениров из далеких заморских стран.
Железняк кивнул головой и последовал за ним.
К комнате моряк неожиданно стал раздеваться. При этом улыбка не сходила с его лица. Он жестом предложил матросу: что, мол, стоишь столбом, давай за мной. Тот понял это как возможный обмен формой и стянул тельняшку.
Но когда иностранный капитан снял свои трусы и схватился за ширинку брюк матроса, у того открылись глаза. И до него дошло.
Он оглянулся. Оконные ставни были закрыты наглухо. Дверь затворена. И выход вроде бы и не просматривался.
Но моряку ли боятся шторма!
Он отшвырнул противника в сторону, и ногой вышиб дверь. Там гомонила толпа возбужденных лже-капитанов. Она перекрывала путь.
Только матроса уже было не остановить.
Плечом вперед, как абордажным тараном, как острым носом трехпалубного швертбота, как ледоколом во льдах и торосах, он проложил себе дорогу к свободе.
Его пытались задержать. Хватали за руки. Дергали за остатки одежды. Но матрос-партизан Железняк с голой грудью, с расстегнутой ширинкой и страшным красным лицом был неудержим.
И он прорвался, и ушел. Но не трусливо, позорно, прячась и прогибаясь, а в полный рост, с мощью и достоинством, что, согласитесь, при таком неравенстве сил было великой морской победой.
— Сходили? — участливо справился у него Троцкий, когда они встретились на очередном пленуме.
— Сходил, — сквозь зубы процедил матрос-партизан, внимательно вглядываясь в соратника: знает или нет?
— Ну и как?
— Очень весело! — отчеканил матрос и отвернулся.
А фуражку он больше не носил. И вообще убрал ее в дальний угол.
Долгое время Владимиру Ильичу никак не удавалось выйти на зарубежных коллег. Объявлений в газете они о себе не давали, о кружках никто слыхом не слыхивал. Владимир Ильич постепенно уверовал, что он и есть единственный пролетарский вождь в мировом масштабе.
И все-таки эта встреча произошла.
Вечера революционеры обычно проводили в барах, где поили местных пролетариев пивом и склоняли к революции. Пролетарии халяву принимали охотно, а на иные действия не велись.
В один из таких вечеров, когда соратники гурьбой вывалились из бара, у входа их остановила группа прилично одетых разнополых молодых людей.
— В чем дело, господа? — осведомился Владимир Ильич на иностранном языке.
— Да, в чем? — по-русски повторил вопрос матрос-партизан Железняк, принимая угрожающую позу: вполоборота к противнику, руки полусогнуты, кулаки сжаты и на лице — свирепое выражение.
