— Здорово! — обрадовался новичок. — А по каким паразитам вы специализируетесь?
— Мы, товарищ, боремся со всеми, кто сосет кровь трудового народа.
— Я тоже. Выходит, мы коллеги?
— А вы по какому профилю?
— Я санитарный врач.
— Милости просим. У нас для всех вход открыт.
— Скажите, а экземпляры для опытов вы разводите в стеклянных баночках или находите в естественной среде?
— Представители этого гнусного племени разводятся сами.
— Верно! Скажите, а какие средства борьбы с ними вы предпочитаете: твердые, жидкие или в распыленном виде?
— Мы, товарищ, используем все возможные способы ведения борьбы. Но у нас есть одно: главное, верное и надежное.
— И что это?
— Твердое, как гранит, слово нашего учителя и наставника товарища Маркса.
— Знаете, а я с ним знаком лично. Замечательный, скажу вам, человек!
— Кто?
— Маркс. Он работает врачом в заводском районе.
— Товарищ! Он не может работать. Маркс давно умер.
— Как? Я видел его вчера!
— Вы не могли его видеть вчера. И он не санитарный врач. Карл Маркс — буревестник революции.
— А-а! Точно! Моего зовут Соломон.
— Ну вот!
— А вы, значит, научили птицу избирательно клевать паразитов? Это же новое слово в науке! Я хочу освоить этот метод.
— Что ж — оставайтесь и изучайте!
Через несколько занятий новенький — а это был Николай Семашко — разобрался, что Карл Маркс хоть буревестник, но не птица, которую надрессировали клевать паразитов. Но, к удивлению многих, он из кружка не ушел.
— Хочет помочь развитию революционного движения, — пояснил Яков Свердлов, который перед этим в чем-то долго убеждал врача.
— Как?
— Я мог бы контролировать качество приобретаемых продуктов и приготовленной пищи, — скромно сказал Семашко.
— Еще он может проверять здоровье революционеров и при необходимости выписать нужное лекарство, — вставил свое слово Свердлов.
— Хорошо! Товарищ Бронштейн, внесите новенького в льготный список.
Марксистов иногда упрекали, что далеки они от народа. И напрасно. Появился в кружке и представитель села.
Один мужичок крестьянского вида стал приходить на занятия регулярно. Вел себя скромно, молчал. На занятиях даже подремывал. Зато когда переходили к столу, давал себе полную волю. За столом он отрывался по полной.
Рюмки он опрокидывал одну за другой. К закуске не прибегал вовсе. И при этом не подавал никаких признаков опьянения.
Кружковцы даже спорили, после какого захода он сломается. Но тот стоял как скала.
— Да что это за безобразие! — негодовал Цюрупа, который контролировал спиртное. — И откуда такой взялся!
