— Прага стала омерзительна, — сказала Тереза.
— Да, стала, — сказал Томаш.
Чуть погодя Тереза тихо сказала:
— Самое лучшее было бы уехать отсюда.
— Наверное, — сказал Томаш, — но некуда ехать. Он сидел на кровати в пижаме, она подсела к нему и обняла сбоку за плечи.
Она сказала:
— В деревню.
— В деревню? — удивился он.
— Там мы были бы одни. Там ты не встречался бы ни с редактором, ни со своими бывшими коллегами. Там другие люди и там природа, которая осталась такой же, какой была всегда.
Томаш снова почувствовал слабые боли в желудке; он вдруг ощутил себя старым, и ему стало казаться, что он уже ни о чем не мечтает, кроме покоя и тишины.
— Может, ты и права, — сказал он с трудом; боли не давали ему свободно дышать.
Тереза продолжала:
— У нас был бы там домик и маленький сад. По крайней мере, Каренину было бы где вволю побегать.
— Пожалуй, — сказал Томаш.
Он представил себе, что будет, если они и впрямь уедут из Праги. В деревне трудно будет каждую неделю находить другую женщину. И его эротическим авантюрам там наверняка придет конец.
— В деревне, правда, ты скучал бы со мной, — сказала Тереза, словно читая его мысли.
Боли снова усилились. Он не мог говорить. Ему подумалось, что его погоня за женщинами тоже своего рода «Es muss sein!», императив, который порабощал его. Он мечтал о каникулах. Но о каникулах полноценных, то есть об отдыхе от всех императивов, от всех «Es muss sein!». Если он смог отдохнуть (и навсегда) от операционного стола больницы, почему бы ему не отдохнуть от того операционного стола мира, на котором он открывал воображаемым скальпелем шкатулку, где женщины скрывали иллюзорную миллионную долю своей непохожести?
— У тебя желудок болит! — только сейчас догадалась Тереза. Он подтвердил.
— Ты сделал укол?
Он покачал головой:
— Забыл достать лекарства.
Она сердилась на него за невнимание к себе и гладила его по лбу, слегка увлажненному от боли.
— Сейчас немного легче, — сказал он.
— Ложись, — сказала она и прикрыла его одеялом. Потом ушла в ванную, а спустя немного легла рядом с ним.
Он повернул к ней на подушке голову и ужаснулся: печаль, которую излучали ее глаза, была непереносима.
Он сказал:
— Тереза, скажи мне. Что с тобой? В последнее время с тобой что — то происходит. Я это чувствую. Я знаю.
Она покачала головой: — Нет, со мной ничего.
— Не отпирайся!
— Все то же самое, — сказала она.
«Все то же самое» означало ее ревность и его измены.
Томаш продолжал упорствовать:
— Нет, Тереза. На этот раз что — то другое. Так плохо тебе еще никогда не было.
