Голова Джинни закружилась, беспомощно откинулась назад — волны жара и дурноты накатывались на девушку. К своему ужасу, она осознала, что его язык проник в ее рот, вынуждая ее тихо стонать.
«О Боже, Боже, — словно в бреду, думала она, — неужели все мужчины целуются так? Что он делает со мной? Что он сделает потом?»
И неожиданно, когда она, казалось, вот-вот упадет в обморок, безжалостная хватка ослабела, он слегка поднял голову, чтобы взглянуть ей в лицо.
— Не думал, что женщина может быть так прекрасна, френчи[1], — прошептал незнакомец.
Его суженные глаза горели страстным желанием, которое она чувствовала, но не могла до конца понять. Джинни пыталась опомниться, взять себя в руки, удержаться на слабых, дрожащих ногах, а он… он снова наклонил «голову и обжег губами впадинку у шеи.
— Нет… — Единственное слово, которое удалось выдавить Джинни, прозвучало отчаянным воплем.
Его пальцы шутливо потянули за болтающуюся на нитке розетку. Девушка снова охнула, на этот раз от возмущения, и почти бессознательно перешла на французский:
— Месье… нет! О, что вы делаете?
Розетка упала на пол; незнакомец рассмеялся:
— Забудь о дурацкой розе. Я найду тебе другую. — Его губы заглушили крик протеста. — И куплю тебе другое платье, милая, — прошептал он, — потому что сорву это с твоего тела. Ты ведь знаешь, я хочу тебя и сгораю от нетерпения.
Он вновь впился губами в ее губы, сжимая ее в объятиях.
Джинни почувствовала, как подгибаются колени, и невольно качнулась к нему. Она понимала, что теряет голову, но охватившее ее странное томление, ужасающая покорность тому, что сейчас должно произойти, не имели ничего общего ни с ее волей, ни с решимостью. С чем-то вроде непонятной отрешенности Джинни ощущала, как его язык ласкает ее рот, гладит, лижет… Платье соскользнуло с плеч, сильная ладонь сжала грудь. Руки Джинни были зажаты между их телами; беспомощные попытки освободиться, казалось, лишь сильнее воспламеняли его, побуждая ко все более откровенным ласкам.
Окончательно обезумев, Джинни ощутила, как его пальцы отыскали и стиснули быстро твердевшую пуговку соска.
Словно молния пронзила Джинни, возвратив ее к реальности. Теперь она начала сопротивляться по-настоящему, пытаясь вырваться из цепких рук, с ужасом сообразив, что его рубашка распахнута до пояса и ее груди, прикрытые лишь тонким шелком сорочки, прижаты к голой мужской груди.
Животное тепло, исходившее от него, голодная жадность поцелуев окончательно свели Джинни с ума. Чувствуя, как голова идет кругом, она заставила себя обмякнуть в его руках.
