, федоновы шелковистые кудри приятно гладить
[950].
Э— э… Я тут вот… хотел… забыл сказать… э-э…
— Лонгворт и Маккерди Аткинсон[951] там тоже были…
Пак Маллиган, легко приплясывая, стрекотал:
Заслышу ль ругань в переулке
Иль встречу шлюху на прогулке,
Как сразу мысль на этом фоне
Об Ф.Маккерди Аткинсоне,
Что с деревянною ногой,
С ним тут же рядышком другой,
Чья вкус винца не знает глотка,
— Маги, лишенный подбородка.
У них жениться духу нет,
И онанизм — весь их секрет[952].
Фиглярствуй дальше. Познай сам себя. Остановился ниже меня, насмешливо мерит взглядом. Я останавливаюсь.
— Шут ты кладбищенский, — посетовал Бык Маллиган: — Синг уже перестал ходить в черном, чтоб быть как люди. Черны только вороны, попы и английский уголь.
Прерывистый смешок слетел с его уст.
— Лонгворт чуть ли не окочурился, — сообщил он, — из-за того, что ты написал про эту старую крысу Грегори[953]. Ах ты, надравшийся жидоиезуит из инквизиции! Она тебя пристраивает в газету, а ты в благодарность разносишь ее писульки к этакой матери. Разве нельзя было в стиле Йейтса?
Он продолжал спускаться, выделывая свои ужимки и плавно балансируя руками:
— Прекраснейшая из книг, что появились у нас в стране на моем веку[954].
Невольно вспоминаешь Гомера.
Он остановился у подножия лестницы.
— У меня зародилась пьеса! Бесовское измышление[955]! — объявил он торжественно.
Зал с мавританскими колоннами, скрещивающиеся тени. Окончен мавританский танец девятерых в шляпах индексов.
Мелодичным голосом, с гибкими интонациями. Бык Маллиган принялся зачитывать свою скрижаль:
Каждый сам себе жена,
или Медовый месяц в руке
(национальное аморалите в трех оргазмах)
сочинение Мудака Маллигана
Он обратил к Стивену ликующее мурло:
— Я опасаюсь, что маскировка слишком прозрачна. Но слушай же.
Он продолжал читать, marcato:
— Действующие лица:
ТОБИ ДРОЧИНЬСКИЙ (задроченный полячок)
МАНДАВОШ (лесной разбойник)
МЕДИК ДИК и МЕДИК ДЭВИ (двое за одного)
МАТУШКА ГРОГАН (водородица)
НЕЛЛИ— СВЕЖЕНЬКАЯ и РОЗАЛИ (шлюха с угольной пристани).
Он шел впереди Стивена, похохатывая, болтая головой туда и сюда — и весело обращался к теням, душам людей:
— О, та ночь в Кэмден-холл, когда дочери Эрина[956] должны были поднимать юбки, чтобы переступить через тебя, лежащего в своей винноцветной, разноцветной и изобильной блевотине!
— Невиннейший из сыновей Эрина, — откликнулся Стивен, — ради которого когда-либо юбки поднимались.
Почти у самого выхода, ощутив чье-то присутствие сзади, он посторонился.
