До ночи просидела в развалинах больницы, глотая из горла обжигающее дикое пойло. Я орала там и ломала ногти о кирпичи, ползала на четвереньках и грызла землю, посылая проклятия тому самому Богу, и тут же вымаливала у него прощения за мои грехи для нашей с Маданом девочки. Вот оно наказание… Я испила его сполна. За все, что мы с ним совершили. Вот она расплата… самая страшная и лютая. Но ведь могло быть и страшнее — я могла потерять мою малышку. Пусть так, но я сохранила ей жизнь. Ведь когда-нибудь я смогу ее найти. Если выживу, обязательно найду и заберу обратно. А пока у меня нет другого выбора. Когда прилетел вертолет, я снова орала, срывая горло, звала ее сначала криком, потом срываясь на шепот, пока не застыла с остекленевшим взглядом, прислушиваясь, как затихает вдалеке шум лопастей.
Ночью я снова пришла на КПП к Густу. А утром их обоих вместе с Морфом нашли с перерезанным горлом и отрубленными членами. Найса умерла в полуразрушенной больнице. Родилась Марана. Она еще не умела всего того, чему научится несколько лет спустя… но она уже была не человеком.
Я сбежала с грузовика неподалеку от стены, перерезав глотку конвоиру, который склонился ко мне, чтобы облапать, думая, что я сплю, как и остальные. Я сбежала одна. Я никому и ничего не сказала. Мне стало наплевать на них всех. Я лишь хотела выжить, чтобы найти свою дочь. И я выживала, как могла. Несколько дней шла по мертвым городам, сожженным дотла. Призрак бывшей меня с окровавленными руками и мертвыми глазами. Именно такая я явилась к Джену…
Смотрю на него сквозь стекло слез, они не текут по щекам они застыли в глазах, и я вижу его лицо так мутно, так неясно. Но мне не нужно видеть, чтобы знать, как между бровей пролегла складка и сильно стиснуты его челюсти. Я его лицо нарисую, даже если ослепну, даже если без рук останусь и без ног, онемею — я даже зубами смогу нарисовать каждую черточку… По памяти.
Чувствую, как сжимает мои скулы ладонями, и, пока говорила, в глаза смотрел, кажется, не моргал даже… а я боялась — поймет, что не все сказала. Почувствует. Он всегда умел меня чувствовать. Это и пугало, и сводило с ума одновременно. Пугало, потому что скрыть ничего не выходило. Казалось, он знает еще до того, как я подумала. Только не сегодня и не про это. Не могу и не хочу. Я не готова к этой правде.
Про дочь нашу не могла говорить ни с кем. Даже с ним. Хотелось. До боли хотелось сбросить на него этот груз, раздавить его этой плитой железобетонной, которая меня прибивала к земле все эти годы и не могла. Никто не должен знать. Это только моя боль. Мой стыд. Моя нескончаемая пытка. Отдала. Не могу ему сказать… И, наверное, никогда не смогу. Да и не нужно это. Не во всем следует исповедоваться даже тому, кого любишь до безумия… а, может, даже им в последнюю очередь. Он меня возненавидит. Не простит. И себе не простит. Я и сама иногда думаю о том, как могла вывезти ее оттуда, как могла найти выход, чтобы не отдавать. Сколько таких способов я перебрала за все эти годы — не счесть. Но только толку никакого в этом не было. Уже отдала. Что это было в тот момент? Я до сих пор не знаю. Или это Марана увидела, как можно было выжить, и не могла простить за это Найсу.
