Дав пациентке ручку и бумагу, я попросил ее написать без купюр все, что она делала три последних дня. Не ела, прошу заметить, а делала. «Все-все писать?» — уточнила она. «Даже про туалет и секс! — ответил я. — И время ставьте как можно точнее».
Пациентка закусила губу и за полчаса написала мне подробнейший отчет (она была учительницей и понимала толк в отчетах) о трех последних днях своей жизни. Про секс там, кстати говоря, ничего не было, только про бессонницу и чаепития. Да-да, первым делом мне бросилось в глаза повторяющееся словосочетание «пила чай». Этому занятию моя пациентка предавалась регулярно и часто — по приходе на работу, вскоре после полудня во время большой перемены, затем — по окончании уроков, затем — перед уходом с работы, вечером дома после ужина и перед сном. В скобках всякий раз писалось трогательное уточнение: «Чай зеленый, слабенький, без сахара».
— Чай пьете? — спросил я с чувством, похожим на то, которое испытывает сыщик, обнаружив на месте убийства чей-то паспорт. — Много раз в день. Пустой? Или чем-то закусываете?
— Да так… — замялась пациентка. — Ну, печенья могу съесть кусочек… Или пастилку… Или пряничек… Но всего понемногу, доктор, в микроскопических дозах… Чтобы не скучно было чай пить…
— А почему вы об этом не рассказывали? — укорил я. — Я же сто раз просил перечислить все, что вы едите! И разве в моих рекомендациях были пряники с печеньем, не говоря уже о пастиле?!
— Мы с вами говорили только о еде, — ответила пациентка, глядя на меня своими бездонными голубыми глазами. — Про чай вы меня никогда не спрашивали. Сказали только, чтобы сахар не класть, я так и делала. А пряники — это же такая мелочь…
Железо надо ковать, пока горячо. Я тут же попросил другой отчет. Недельный. О закупках провизии к чаю. Чего там только не было: курабье, халва, овсяное печенье с изюмом, пастила, зефир в шоколаде, пряники, сушки, курага с черносливом (а-ля натюрель и в шоколаде) и даже мед… Всего понемногу, да. Но если сложить объемы да подсчитать калорийность…
Вырулив на верную дорогу, я дал пациентке новые рекомендации, с поправками на «чаепития». Не знаю, соблюдала она их или нет, потому что больше она ко мне не обращалась. Сам виноват, конечно. Вторгся своими отчетами в сферу сокровенного, куда даже врачам доступа нет.
У главврача районной подмосковной больницы Ухватова было два сына. Оба росли жуткими оболтусами-хулиганами. От постановок на учет, второгодничества и прочих неприятностей их спасал отцовский статус. Когда старший сын перешел в восьмой класс, а младший — в шестой, отец в жесткой и бескомпромиссной форме довел до сведения отпрысков, что он не вечен (увы!) и что рано или поздно им придется начинать жить самостоятельно. А перспектива у них вырисовывается невеселая — не то казенный дом, не то шоферская баранка. И еще отец поклялся Гиппократом, Авиценной, Склифософским и памятью прадеда-коновала, основателя славной врачебной династии Ухватовых, что ради перехода старшего сына в девятый класс пальцем о палец не ударит. Не вытянешь — пойдешь в ПТУ (это было в советское время, при десятиклассном среднем образовании). И судьбой младшего тоже заниматься больше не станет. Черт с вами, дегенераты этакие, живите как считаете нужным.
