Помню семьдесят первый год, чемпионат мира в Лионе, когда мы неудачно прокатали короткую. Я поднялась на трибуну и увидела Анну Ильиничну, она подносила к губам таблетку валидола и смотрела на меня не с укором, а с какой-то острой и нежной тревогой. Меня тогда на нервной почве охватило лихорадочное веселье, а у нее, видно, очень болело сердце, и она старалась понять, что со мной, чем мне помочь...
В Калгари она пришла ко мне в госпиталь, у нее было лицо, как у матери, которая силится не показать ребенку, что ему плохо, что она волнуется за него, а глаза все выдают. Такое лицо могло быть тогда у моей мамы.
Мама не смотрит, когда я катаюсь,-- прямых телетрансляций не смотрит, только в записи, когда результат известен, а иначе ей не по силам. И Анна Ильинична не смотрит на меня -- в Лужниках на эти минуты уходит за кулисы, а за границей я вижу на трибуне только ее шапку: она глядит вниз и что-то рисует, рисует на клочке бумаги...
Она сильный человек, уверенный, и во всем ее облике -- уверенность, надежность и некоторая суровость: она строга я требовательна, умеет создать и рабочую атмосферу, и веселую, радостную, потому что сама открытый, непосредственный, добрый и доброжелательный человек. В последние годы ни одного важного решения я не принимала без ее совета. Так же точно относятся к ней все наши спортсмены и тренеры: мы даже не представляем, что во время главных соревнований рядом с нами может не быть Анны Ильиничны Синилкиной.
...Словом, Федерация нашу пару одобрила, и дальше началось. Началось такое, чего я за всю жизнь не испытывала. У меня было постоянное возбуждение, жажда действовать, и не просто действовать, а словно все время кому-то что-то доказывая. Я в ту пору и в институте училась так регулярно и старательно, как никогда в жизни. И если меня на все хватало, то, должно быть, потому, что ко мне вернулось еще одно забытое ощущение. Мне стало интересно на льду. Мы сразу принялись готовить очень много новых элементов, и то, что начали именно с этого, было мудрым шагом со стороны Станислава Алексеевича: он знал, чем меня увлечь.
Хотя бывали моменты, когда от досады, от бессилия просто хоть головой о бортик бейся.
Некоторых элементов парного катания Саша не знал и не понимал. Прыгать он всегда умел здорово, а шаги ему не давались, дорожки не давались -- это был пробел в его спортивном образовании. Как же он, бедняга, на "серпантине" пыхтел!
И вообще он никогда так не работал: он уставал не столько физически, сколько от психологической нагрузки и от обилия информации: такого количества заданий за одну тренировку раньше ему бы хватило на полгода.
