Бабушка и мама не скупились на похвалы. Ах, какие прекрасные, какие великолепные вещи выпускает фабрика синьора Милетти — какие сумочки, пояса, какие переплеты для книг! В России им цены бы не было… А нельзя ли посмотреть, как делаются?.. О да, очень, очень бы хотелось! Ах, они будут чрезвычайно признательны!.. Нет, они не помешают мастерам — заглянут на минутку, убедятся, что такие прелестные вещи действительно делаются человеческими руками.
Синьор Милетти расплывался в улыбках — вот она, реклама, бог торговли! Вообще-то он никого не пускает на фабрику, но таким очаровательным гостьям он не в силах отказать. Правда, в мастерских дурно пахнет, в цех разделки кож он дам не поведет, а вот к художникам — пожалуй!.. «Прошу, уважаемые синьоры, я сам буду вашим гидом!»
В сопровождении любезного хозяина гостьи осмотрели цеха. И когда проходили мимо чана, где дымилась и булькала алая, как кровь, знаменитая краска, бабушка уронила лайковую перчатку на испятнанный каплями краски пол. Предупредительный господин Милетти сам поднял перчатку… В тот же день пятна подвергли химическому анализу. Так была похищена его тайна. Ничего не подозревая, в память о незабываемом знакомстве с очаровательными синьорами из снежной России, Милетти в тот же вечер прислал в гостиницу корзину тюльпанов.
Все, что я описываю, — далекое-далекое прошлое, но моя «первая» бабушка часто рассказывает о себе, и мне кажется, я знаю о ней все. Эта бабушка живет с нами, сколько я себя помню, она домашняя, «своя», при ней я могу и капризничать, и шалить, и плакать, мне прощается все.
А «другая» бабушка… Нет, я всегда побаивалась и побаиваюсь ее пронзительных блестящих глаз, величественных манер, властного грудного голоса. В ее присутствии я теряюсь, робею.
Живет бабушка Тата в просторной комнате, заставленной огромными книжными шкафами. На полочках и этажерках — красивые старинные вещи, фарфор, гипсовые и бронзовые статуэтки. Мне в детстве всегда хотелось потрогать их, прикоснуться — они казались мне живыми. Помню, когда я была совсем маленькая, мое любопытство толкнуло меня на дикий и совершенно непонятный поступок. Тате в тот день нездоровилось, папа растапливал в ее комнате голландскую печку, а я крутилась возле письменного стола, на котором стояло множество занятных безделушек.
И вот я схватила со стола разрезной для книг ножик из слоновой кости, чудесную изящную вещицу — стебелек, по которому кралась мышь-полевка, — и, движимая совершенно необъяснимым чувством, то ли любопытства, то ли беспричинной злости, швырнула нож в пламя. К счастью, папа успел его выхватить. Зачем, почему я это сделала — не знаю. Мне было, правда, тогда всего три года, но Тата вспоминает об этом моем поступке как о великом грехопадении. Стоит мне появиться на ее половине, она принимается неотрывно следить за мной своими строгими блестящими глазами.
