— Не гони-ка лошадей… — мужик обескураженно захлопал голыми веками.
— И гнать не стоит, идиота, что-ли, нашел? — недовольно отмахнулся валютчик. — Короче, за медали деньги я отдал, к остальному не притрагивался.
Коца бросил два серебряных круга в сумку, перекинутую через плечо, медленно пошелестел купюрами перед лицом мужика, заставив его сделать несколько глотательных движений. Уже настроился положить в карман деньги, оставшиеся от пачки, когда пастух резво подался вперед.
— Выкладывай, — прохрипел он.
— Не понял? — словно ослышался Коца.
— За перстень, две тысячи пятьсот рубликов.
— Цена меняться не будет? Или снова тюльку решил прогнать?
— Кого прогнать?
Коца не пустился в разъяснения, забрал кольцо с мешковины, надел на большой палец левой руки, несколько минут разглядывал его сверху и снизу под неспокойными взглядами пастуха. В висках отдавалось биение сердца, но он не позволял эмоциям выплеснуться на лицо. Отсчитал неторопливо две с половиной тысячи рублей, кинул их на стол.
Крестьянин, сгребая разбросанные купюры, настроился снова на торговый лад:
— Будем договариваться за георгиев? — он передразнил Коцу. — Бутылочное стекло… Эти зерниночки дорогие, роса по утрам не так на траве переливалась.
Купец прогудел как бы недовольно в ответ:
— Если взять шерстяную тряпочку, насыпать на нее золы и почистить ею твою морду, она тоже начнет сверкать ясным солнышком, — он спрятал перстень в карман. — За ордена я побегу узнаю у парней с центрального прохода, мой источник с бабками иссяк.
— На хвост не упадут?
— А кто позволит. Оставайся тут, я скоро.
Коца выскочил на площадь перед магазином, оглянулся на угол палатки, но Ромалэ, цыгана, на месте не оказалось, не было и Арфиши. Он побежал в середину рынка, к Жану Копенгагену, знаменитому собирателю раритетов. Они налетели друг на друга недалеко от главного прохода, нумизмат как раз продирался к выходу сквозь плотную толпу народа. Он еще издали поднял руки, замахал ими как крыльями:
— Уходим, уходим… Дергаем отсюда скорее.
— Что произошло? — приостановился Коца.
— На крытых машинах подъехали омоновцы и устроили облаву, ребят заталкивают вовнутрь и везут к Мимино в Пролетарский райотдел, сразу в отдельную секцию. А там раздевают до трусов и заглядывают чуть ли не в задний проход, — Копенгаген попытался сбить запальное дыхание. — Я только вернулся из столовой, смотрю, служивые наших тащат, я в мясной павильон, поторчал там, и за ними. Они проскочили мимо рыночного отделения милиции. Я сунулся за створки ворот, а там стоит “собачатник”, полный валютчиками.
