— Какой Роша? Из тех, что держали лавочку? — Старушка уставилась на Жасинту и ее спутника, съежившегося, точно вор, который боится, что его опознают. — Роши давно покинули наши края. Они жили вон там, в доме с голубыми наличниками. А что вам нужно?..
— Ничего, не беспокойтесь. Мы только хотели узнать.
Старуха стояла там, где ее остановили, и не собиралась двинуться с места, прежде чем они уйдут или станет ясна истинная причина их приезда. Жасинта чуть не бегом направилась к дому, должно быть, ее напугало любопытство старухи. Дом с голубыми наличниками. Было сразу видно, что его недавно отремонтировали или по крайней мере подновили фасад: штукатурка без пятен, краска на бордюре не успела выцвести. Но только Васко мог заметить другие перемены: крыша тоже была новая, более крутая, с острым коньком и насестом для птиц, вместо прежних рам, представлявших собой сложное переплетение прямоугольников, вставили обыкновенные. Это уже не был дом Рошей. Для вящей убедительности не хватало лишь незнакомого лица в окне. И вдруг ему захотелось постучать в дверь и подняться на второй этаж. Если бы, несмотря на внешние перемены, дом был прежним, если бы там еще оставались его корни, в комнате напротив лестницы на комоде с высокими ножками он увидел бы неизменно покоящиеся в футляре на зеленой подкладке отцовские часы с сильно потускневшим циферблатом, на котором едва можно различить стрелки, а главное — картонную коробку с петухом на крышке. Петух, взъерошив перья и напыжившись, ревниво косил глазом на цыпленка, только что вылупившегося из яйца. На пасху мать наполняла коробку миндалем и разрешала ему брать по две миндалинки, не больше, после завтрака и после школы; уже позднее, много лет спустя, во время своих редких наездов домой он всякий раз открывал коробку, чтобы посмотреть, нет ли там миндаля, и еще его взгляд сразу же с укоризной отмечал, прежде чем он сам успевал понять причину этого неодобрения, любую перестановку мебели, малейшую перемену, грозившую изгнать отсюда его детство. «Мама! Я заметил, что стол передвинули на другое место. Ты не можешь объяснить почему?» — «Там светлее, сынок. К окну поближе». Васко не выражал недовольства и не возвращался больше к этой теме, все равно мать не поняла бы его, да и ему самому, вероятно, хотелось обуздать свою чрезмерную сентиментальность, которая не сулила ничего хорошего. Разве он не сказал однажды: «Нас опутывает паутина предрассудков, ими частично и объясняются наши поражения и наша комфортабельная инерция. Поэтому мы и киснем, ожидая, что мир переменится по мановению волшебной палочки».
