— Так ли, Егор Евдокимович?
— Так, так, Васильич. Да ты сам с Первеевым поговори. Он хоть и зануда большая, но дело свое знает.
— Так почему же молчит?
— А он, как и ты, рассуждает: в колхозе ума не надо. Тебя-то я понимаю: пришлый у нас человек, поживешь да уедешь, на два дома жить трудно.
Эти слова больно, точно по живому резанули ножом, но Ершов сдержался. Да и что скажешь, ведь и в самом деле живет на чемоданах. Душа словно две доли имеет: одна здесь, другая в городе.
Первеева они нашли на берегу реки. Трещал заведенный экскаватор, выбрасывая сизые кольца дыма, пять перемазанных парней, как воробьи, примостились на гусенице, покуривали, а Первеев по-командирски разгуливал перед ними, наверное, воспитывал за какие-то проделки. Завидев Ершова со стариком, махнул рукой, пошел навстречу, улыбку во весь рот изобразил.
— А, чудак-рыбак, подмогу ведешь? Адвоката нашел? Прямо скажу, дохлый номер — у меня документ на руках…
— Подожди, Первеев, — остановил его Ершов, — не о леваде речь пойдет. Вот мне Егор Евдокимович рассказывал о станции второго подъема: правда, что без нее можно обойтись?
— Точно. Водовод удлинится, но рельеф левее спокойнее, без насосов дополнительных можно воду подавать.
— Так что ж молчишь?
— А кто меня просил в чужие дела встревать? За музыку платит тот, кто ее заказывает. У меня своих забот по горло. Вот они, чижики, опять уселись, греются. Им бы пилось-елось, а работа б на ум не шла…
* * *
Ершов уходил от реки, круто огибая Сорочью гору, как раз по тому месту, где Егор Боровиков предлагал новую трассу водовода. Шел и убеждался — прав старик. Небольшой пологий спуск уходил к реке, своим спокойным рельефом смягчая горушку.
Ершов шел быстро, причудливым веером раскидывая руки. Он уже заметил за собой эту привычку — ходить быстро, почти бегом, когда начинал злиться. Сейчас злоба закипела прежде всего на себя. Здорово он, старик, подметил — пришлый человек. Словно былинка неприкаянная под ветром — во все стороны кланяется, ни к селу, ни к городу в буквальном смысле. Он по ночам разрывается, душу на части рвет и думает, что это его потаенные мысли, сам себя обмануть хочет. А людей не обманешь — люди видят, какие мысли человека дугой гнут. Туда, в город его родительские гнилушки тянут, а здесь живое дело страдает, тоже горьким плачем плачет, потому что без души, как жвачка коровья, исполняется.
Ведь мог же он этим водоводом поинтересоваться? Проект взять, изучить? А он без лишних хлопот подмахнул проект при согласовании — спешил куда-то — и еще доволен остался, что процедура недолгая, не задержала. Да и к мелиораторам мог заглянуть за это время, их мнение послушать, посоветоваться…
