Гаврила глядел на Настасью чуть прищуренными, с теплинкой глазами, кряхтел, точно воз вез, неуклюже топтался.
— Ну и спасибо. Сыновья, они, Настасья, как стропила — жизнь не уронят, через вечность нести будут…
Ох, господи, какое время спокойное до войны было! Вроде в доме в каждом углу радость яркой звездочкой светилась. И сыновья, Колька, Илюша, Сеня, казалось, тоже свет излучали, за стол усаживаясь с воркотней своей чуть-чуть бестолковой и смешной до слез. От отца, видимо, степенность усвоили, за столом сидели важно, и Настасья ребятишкам прислуживала, как мужу, — с радостью, с легкой улыбкой.
— Ну колхоз «Веселые ребята», навались на картошку.
И колхоз наваливался. А теперь все так же за столом «колхоз» сидит, только нет прежней радости, и ребятишки какие-то отрешенные, глаза бездонные, стоячие. Тоже, наверное, об отце думают. Гаврилу они километра за три встречали, когда тот с работы возвращался, старались шагать с ним в ногу, как солдаты, на отца равнение держали. Может, форма его почти военная такое поведение ребятам диктовала, а скорее всего очень им на отца походить хотелось.
О них, детях, вторая душевная тревога у Настасьи. А впрочем, кто же разберет, может, и первая. Одной связкой мысли о муже и детях связаны с подъема раннего до того времени, как ребят уложит. Колька уже повзрослел, девятый год парню, в доме хозяйничает, а остальные — и смех и грех — под ногами путаются, за них тревога особая. Она ведь, Настасья, в поле целый день, а Колька — главный командир в доме, начальник над этой мелкотой да над наседкой с цыплятами, теленком.
На прошлой неделе, когда на скирдовке была Настасья, ударила неожиданно гроза, словно волной накрыла землю, с громом и молнией — взрослый сообразит, где-нибудь спрячется, а Колька не о себе, в первую очередь подумал о теленке, на выгон кинулся — теленка в хлев приводить, кол еще силы хватило вытащить, а на большее духу недостало. Теленок-проказник взбрыкнул, как пружиной подброшенный, и во весь опор помчался, а Колька за ним с веревкой в руках по лугу на животишке волочился. Ответственность за собой большую чует, веревку не бросил, а может, соображения не хватило. Так на животе к дому Кольку теленок и приволок.
А Настасья домой вернулась — господи боже! — у Кольки на животе кожа слезла. В горячке еще держался, только хныкал, а ночью — правду говорят, всякая боль к ночи сильнее — заголосил взахлеб, аж мурашки по телу. Настасья и сама готова в голос припуститься, да соображения хватило маслом сливочным ссадины помазать, он и приумолк, точно размяк, а потом спокойно засопел под материнской подмышкой.
