Надо обладать большой сосредоточенностью, целостностью, чтобы так писать. Разумеется, человеку рациональному, не воспринимающему эту интуитивную форму и символы, он не понятен и неинтересен.
Оно слышалось, это слово, оно исторгалось, оно срывалось с губ, оно неслось над южными горами и северными лесами, оно проходило над равниной, перелетало вечерние реки, пробегало солнечным зайчиком по стене, оно ложилось закатным солнцем на окна, оно смотрело в глаза сидящим перед домом старухам, оно ласковым ветерком шевелилось в головках играющих на улице детей.
Пылили улицы, проходили стада и где-то города поднимались высокими зданиями над землей, по городам шли люди, машины, трамваи, взлетали ракеты, самолеты, а это слово, живущее само по себе, опускалось там, где его ждали, там, где его звали – да, да, ждали те, кто звал его и искал. К иным оно не приходило. Это слово – любовь.
«Объективное» христианство ослабляет волю к жизни. Быть добрым – не в мистическом, а в житейском смысле – есть только одна сторона медали жизни человека, его поведения и его поступков. Природа не знает понятий «добрый», «хороший». Жертвенность природе чужда. Существует потеря страха перед сильным противником, отчаянная смелость ради своих детей, стаи, стада, любимой самки или самца. Существуют, очевидно, (я не биолог) и коллективные (родовые) сражения одних видов с другими. Христианство же, уповая на свою высокую жертвенность и правду, приподнимает человека над остальным миром, забывая при этом ветхобиблейские законы («не разрушить, а продолжить законы пришел» – примерно так говорит Христос), а они ближе к природе, к магии, к биологической жизни человека. Не случайно, думается мне, «магическая нация евреев» так превосходит «по умению жить» другие нации. И не случайно практичность и отстраненность, что можно было бы назвать эгоистичностью или хищностью, если бы это имело определение, так свойственны этой нации, которая в отличие от многих не исчезла за несколько тысячелетий и продолжает вызывать постоянный интерес, вызывая у многих народов враждебность, что только цементирует эту нацию…
Это не значит, что я советую принять кому-то (из русских) иудаизм. Ибо многие уже воспитаны в определенной среде и в определенной исторически сложившейся в России морали, где христианство и язычество так переплелись, что неизвестно, что стоит на первом месте в душе русского человека. Выражаясь в марксистских терминах: я бы взял русское язычество как базис, а надстройкой было бы – православие. Но, думается мне, это уже невозможно. Это было возможно при жизни не городской, деревенской, лесной, когда существовали рядом человек и зверь. Когда у них лесные угодья были фактически поделены, а охота на территории зверей грозила охотнику смертью. Христианство же действенно среди людей, а не среди зверей. И в этом его узкие врата. Вот почему оно действенно в минуты потрясений, трагедий и войн. В минуты, когда человек должен сделать выбор в безысходном положении, лучше я умру первый, чем ты. В лагере же было наоборот: умри ты первый, я последний. Хотя мне иногда кажется, никакого выбора не надо делать. А ждать и искать спасения. Есть ли Бог, прав ли спасенный или погибший – на эти вопросы у меня нет ответа. Я говорю –
